– Я не сделал одно дело.
– Скажи мне, – попросил я. – Я сделаю. Я сделаю все, что ты хочешь. Скажи мне, что делать.
Его губы зашевелились. Я напряг слух, наклонился так, чтобы его губы были напротив моего уха.
– Да, – повторил я. – Скажи мне. Скажи мне, папа. Что нужно сделать?
Он глубоко вздохнул. Это был его последний вздох, хотя тогда я этого еще не знал. Я весь напрягся, чтобы расслышать его слова, я так хотел их услышать. Он сказал медленно, четким голосом:
– Позаботься о Джанне, Марк. Проследи, чтобы она ни в чем не нуждалась.
II
Джанна
1890–1904
Любовь и ненависть
Ричард считал ее «бесподобной женщиной: красивой и, сверх того, доброжелательной; волевой, но доброй; непритязательной и притом прозорливой (а это сочетание в женщине крайне редко)». Но все же он не мог игнорировать слухи о ее скандальной юности: «Многие познали то, что я бы предпочел, чтобы никто не знал… но пусть впредь об этом молчат, хотя мне об этом хорошо известно. Тсс!»
Много обвинений воздвигалось против Элеанор, как насчет того, кем она была, так и о том, что она делала; ее представляли как обыкновенную потаскушку, женщину, одержимую дьяволом, мегеру, движимую ненавистью…
Глава 1
Элеанор была знаменитой красавицей… Еще она славилась своей взбалмошностью и, говорят, распутством.
(Элеанор была), возможно, безупречно добродетельной, но ходили слухи, что она позволяла себе более чем просто флирт с Джеффри Анжуйским.
Он умер в октябре, когда розы увяли, а на пустошах отцвел вереск. Мне сказал об этом зилланский священник. Думаю, что узнать эту новость от священника было лучше, чем от какой-нибудь сплетницы в Пензансе, но было ужасно услышать это во время случайного разговора. Я пришла на могилу мужа; я приходила сюда каждую неделю, чтобы в молитвах поблагодарить его за то, что он помог мне уехать из Сент-Ивса, и даже когда Лоренс стал заходить на ферму, я никогда не пропускала своих еженедельных визитов в церковный двор в Зиллане.
Священник сказал:
– У меня сегодня печальные новости. Мой старый друг из Морвы; возможно, вы видели его в конгрегации, такой хороший человек…
Священник был очень наблюдателен, от его глаз не укрывалось ничто из происходящего, и он объявил мне печальное известие самым сочувственным тоном, а когда закончил и я поняла смысл его слов, спросил меня, не желаю ли я присесть, и предложил проводить меня в церковь.
– Спасибо, сэр, – сказала я, – не беспокойтесь. Я хорошо себя чувствую.
Мне было стыдно, что он все знает, но потом стыд прошел, потому что это не имело значения, ничто теперь не имело значения, я могла только стоять над могилой мужа и, уставившись на невысокую траву, колеблемую осенним ветерком, думать: «Почему, ну почему мне вечно не везет, почему я должна постоянно бороться, разве я уже недостаточно наказана?» Но ответа не было, как не бывает ответа на вопросы, на которые нет ответа, и все, что мне оставалось, это осознать, что Лоренс умер, а я осталась одна.
Но я всегда была одна. Единственное, чего мне всегда хотелось, – это не быть одинокой, не быть снедаемой одиночеством. Моим единственным желанием всегда было желание любви и безопасности, которую дает эта любовь, – о, как я хотела безопасности! – но любовь никогда не бывала долгой, и безопасности я никогда не ощущала. Когда я, спотыкаясь, брела по вереску, мне казалось, что вся моя жизнь прошла в поиске того, что многие другие люди получают как должное и всегда, всегда получают, а мои поиски окончились одиночеством.
– Лоренс! – плакала я, плетясь домой по пустоши, но он ушел, и горе застилало мне глаза.
Я добралась до фермы, прошла к себе в комнату и попыталась заплакать, но слез не было. Я с сухими глазами сидела в комнате, где мы любили друг друга, а когда я попыталась воскресить в памяти образ Лоренса, мне на ум являлись лишь мысли о муже, который смеялся надо мной из могилы.
– Лоренс! – звала я. – Лоренс!
Неожиданно рядом со мной оказалась Гризельда, моя дорогая Гризельда, которая разделила со мной уже столько трудностей. Она обняла меня, и я заплакала, как не плакала с тех пор, как была ребенком в забытой богом рыбачьей деревушке под названием Сент-Ивс.