– Очень хорошо, – вежливо сказала я. – Как пожелаете.
И мы пошли вверх по старой деревянной лестнице с резными перилами на верхнюю площадку, и я начала показывать ему верхние комнаты.
– Вот комнатушка Гризельды… а вот Энни…
Я старалась не вспоминать о Лоренсе, потому что лучше всего было о нем не думать. Но все равно думала о нем. Слезы горячими иглами кололи мне глаза.
– В этой комнате жил Джаред… а в той – Джосс…
Я двигалась как можно медленнее, чтобы дать себе время подумать, но думать я не могла, как не могла утешиться; все, на что я была способна, – это сказать себе, что ничто не разрушит моей любви к Лоренсу, а менее всего – незначительный эпизод, который я скоро забуду.
– А это кладовая, – говорила я, – здесь мой муж держал вещи своей первой жены.
Я так истово думала о Лоренсе, что почти ощущала его у себя за спиной. Я думала: «Если я сейчас повернусь, то увижу его; мы улыбнемся друг другу, и я вскричу: „Никогда не бросай меня, будь со мной, потому что я тебя так люблю, что не вынесу, если ты уйдешь!“»
Но его не было. Я потеряла его.
– А это моя комната, – сказала я. – Она, как вы видите, выходит окнами на пустошь. Мужу этот вид нравился больше всего, и я с ним согласна. – Я подошла к окну, чтобы посмотреть на вид, словно никогда прежде им не любовалась.
Я услышала, как дверь захлопнулась и раздался тихий, осторожный щелчок. С легким свистом задвинулась щеколда, но я не обернулась. Я закрывала окно, которое отворила утром, чтобы проветрить комнату, потом задернула шторы.
Наступило молчание. Я повернулась. Он стоял, не глядя на меня, его взгляд был направлен на часики с римскими цифрами, которые Лоренс привез мне из Пензанса несколько месяцев назад. Я любила их, потому что они были его подарком, и в то же время ненавидела эти черные стрелочки, которые так жестоко отмеряли короткие часы, которые он проводил в этой комнате.
– Какие на редкость неказистые часы, – заметил Марк, снимая пиджак. – Наверное, они принадлежали твоему мужу?
На этом разговор прекратился. Мы разделись, он – очень быстро, я – с такой тщательностью, словно каждое движение было жизненно важно, а когда больше уже нечего было делать, отправились в постель.
Я ничего не ждала.
Я не любила его. Я потеряла человека, которого любила, и была переполнена горем. Я внутренне сопротивлялась, но слишком велико было мое горе, слишком сильно отчаяние от несправедливости жизни, чтобы злиться или испытывать унижение. Я ничего не чувствовала. Я приняла ситуацию так пассивно, что решила позабыть о ней, как только она закончится, а ведь от близости, которая началась подобным образом, ничего не ожидаешь.
Я и не хотела ничего ждать. Это означало бы предать Лоренса, а Лоренса я любила.
Поэтому я раскрылась навстречу Марку, ничего не желая и ничего не ожидая, но неожиданно все переменилось, словно в тех кошмарах, когда знакомые пейзажи становятся неузнаваемыми, и я поняла, что сама себя не знаю. Я смотрела в эти узкие черные глаза так, словно моя суть была заключена в чье-то чужое тело, которым я не распоряжалась. А когда он дотронулся до меня, расстегивая корсаж и зарываясь лицом в мои волосы, распущенные по плечам, я почувствовала себя так, словно меня никогда не касался мужчина, и я забыла Лоренса – да, забыла о нем, – забыла, будто его никогда и не было, потому что с Лоренсом я даже и не представляла, что можно чувствовать то, что я чувствовала с его сыном.
Это было неописуемо. Еще не изобретено слов, чтобы хоть приблизительно описать это.
Когда я наконец проснулась, было далеко за полдень и пустошь за окном уже давно купалась в золотистом октябрьском солнце. Я лежала, совершенно не желая двигаться, руки и ноги под простынями были теплыми и расслабленными, веки отяжелели от сна, тело было удовлетворенным, успокоенным. В доме было очень тихо. Я только слышала рядом с собой дыхание мужчины, но не посмотрела на него, потому что не хотела признаться себе в случившемся. Я закрыла глаза и позволила сонному томлению просочиться изысканной дремотой в мое тело, я попыталась представить, что рядом со мной Лоренс и что мне стоит только открыть глаза, чтобы увидеть лицо, которое я так любила, но вопреки ожиданиям его лицо не появлялось, я его уже не помнила, и все, что я видела, – были раскосые глаза и жесткий мужественный рот.
Я села.
Марк не пошевелился. Я посмотрела на него. Он казался очень юным, почти ребенком, черные волосы ярко выделялись на белой подушке, ресницы были неподвижно сомкнуты, щеки раскраснелись. Я все смотрела на него, а когда не смогла больше смотреть, соскользнула с кровати и начала одеваться.