Дни напролет она проводила в изучении своего лица, чувствуя, что настраивается на какие-то другие лица, нацеливается на какие-то неведомые дали.
Она ревниво следила за своими двойниками на боках полированных кастрюль, на металлических корпусах ламп, в ложках и ножах на обеденном столе, на зеленой поверхности пруда. Кривые и распухшие в ложках, длинные и тощие в ножах, испещренные мошками на пруду, золотистые при одном освещении, свинцово-серые при другом… назад, к зеркалу… Но зеркало, как обычно, покажет сначала одно, потом другое, не давая ответа.
Глава четырнадцатая
Четыре часа двадцать пять минут утра. Бижу направляется в свою пекарню. В этот час к тебе запросто может подскочить коп, допекая дурацкими вопросами: какого дьявола ты шляешься по улице в такую рань? Куда, откуда, зачем?
Хорошо еще, что служба иммиграции работает отдельно от полиции. Бижу снова и снова проскальзывал сквозь щели системы, и утренний хлеб в булочной на углу исправно выпекался. Над булочной по металлической эстакаде с диким визгом проносились поезда метро. Колеса выбрасывали снопы искр, выхватывая из тьмы силуэты Гарлема. В некоторых окнах уже светились огни, кто-то начинал очередной день крохотной жизни. Входная решетка пекарни взлетала вверх, зажигался свет, крыса отпрыгивала в тень. Недовольно оглянувшись и осторожно обогнув крысоловку, она прощалась с ними до следующего дня.
— Намасте, бабаджи, — приветствовал Саид-Саид.
Бижу вспоминал свою «индо-пакистанскую войну», ругань и капустную перестрелку.
Вместо паки перед ним Саид-Саид, которым Бижу поневоле восхищался. Хотелось стать его другом, потому что этот малый не барахтался и не тонул, он играючи прыгал по волнам прибоя. Многие льнули к нему, как потерпевшие кораблекрушение хватаются за доску. И не только занзибарцы, не только нелегалы. Даже американцы, да, белые американцы. Как тот толстяк в пиццерии, когда они заскочили туда перекусить. Или одинокие среднего возраста конторские клерки, после бессонной ночи задавшиеся вопросом: неужели в своей Америке — в Америке! — они не смогут построить собственного счастья? Они доверяли этому черному такое, что можно доверить только совершенному чужаку, нелегально проникшему в страну.
Саид добрый — он не паки. Значит, с ним все в порядке?
Эта корова — не индийская корова. Значит, она не священная?
Значит, Саид ему по душе, но все остальные мусульмане — гады?
Или мусульмане ему по душе и паки ему по душе, а Индия должна отдать Кашмир?
Нет-нет, этак до чего дойти можно!..
И это не все! Он вспомнил, что говорили о неграх дома. Слышал он одного парня, который работал в городе:
— С этими хубши надо быть начеку. У себя они на деревьях живут, как обезьяны. Приезжают в Индию и становятся людьми, ха-ха!
Бижу понял это высказывание так, что негры, приезжая в ушедшую далеко вперед Индию, учатся пользоваться одеждой, вилками и ложками. Оказалось, однако, что парень имел в виду желание негров обрюхатить каждую встреченную индийскую девицу.
Значит, ему надо ненавидеть всех черных кроме Саида?
Или же с черными все в порядке, как и с Саидом?
И с мексиканцами, с китайцами, с японцами, с иными-прочими?..
Бижу осознал, что с детства свыкся с привычкой ненавидеть. Он привык почитать белых, причинивших его родине, как теперь все утверждают, столько вреда, но к остальным, от которых Индия не видела ни вреда, ни пользы, он почему-то относился более сурово.
Возможно, Саид-Саид испытывал такие же затруднения в отношении Бижу.
Бижу уже успел узнать, как во всем мире относятся к его соотечественникам.
В Танзании, если бы могли, выкинули бы их вон, как сделали в Уганде.
На Мадагаскаре, если бы могли, выкинули бы их вон.
В Нигерии, если бы могли, выкинули бы их вон.
На Фиджи, кабы могли, выкинули б их.
В Китае их ненавидели.
В Гонконге.
В Германии.
В Италии.
В Японии.
На Гуаме.
В Сингапуре.
Бирма.
Южная Африка.
Их никто не любит.
Гваделупа. Любят их здесь?
Нет.
Вероятно, Саида тоже учили остерегаться индусов. Но Саид не боялся противоречий. Он просто не обращал на них внимания.
А девиц у него было!..
— Бог мой! Бох-х-х ты мой! Она все названивать да названивать! — жаловался он, прицокивая языком. — Ай-й-й-й… Что делать, что делать?