А главное — полная беспомощность. Несправедливость неустранима. Правосудие слепо. Оно может покарать бедолагу, укравшего курицу, но крупные преступления махровых мерзавцев остаются безнаказанными при всей очевидности, потому что тронь преступника — и закачаются основы так называемой цивилизации, ее «незыблемые столпы». Никакая религия и никакое правительство не накажут виновных ни в чудовищных сделках между нациями, ни в тихих, без свидетелей, преступлениях между двумя индивидами.
Беседу заглушил уличный шум. Опять демонстрация.
— О чем они? — спрашивает Нони. — На непальском кричат.
Подходят к окну. Молодые энтузиасты с плакатами.
— Опять гурка, наверное.
— Но что вопят?
— Они вопят не для того, чтобы их кто-то понял. Их цель — шуметь погромче, тамаша, — просвещает Лола.
— Да, они шляются туда-сюда, то одни, то другие, — соглашается библиотекарша. — Несколько дегенератов начинают, сбегается куча бездельников — и вот тебе свободное волеизъявление.
Дядюшка Потти погрузил спиртное в джип. Отец Бути отрывается от полок со всяким мистицизмом.
— Закусим здесь?
Прошли в обеденный зал, но обедом не пахнет. Выбежал управляющий.
— Извините, уважаемые. У нас проблемы с наличностью, вынуждены временно закрыться. Работать все труднее.
Он улыбается группе иностранцев.
— На экскурсию, господа? Не забудьте посетить монастырь Гум. У нас и раджи останавливались… раджа Куч-Бехара, раджи Бердвана, Пурниа…
— Вы теперь и туристов пускаете?
Джимхана сдает помещения постояльцам, чтобы поддержать клуб.
— А проку-то с них! Перепуганы, с перепугу жмутся, экономят… Вот гляньте, — он тычет пальцем в открытку, которую кто-то из группы положил на стойку для отправки: — «Отличный обед всего за четыре с половиной доллара. Самая дешевая страна! Здесь очень интересно, но хочется домой. Мы никогда не были привередами, но дезодорантов, извините, не хватает…» Эти туристы, кстати, последние. Беспорядки отпугивают.
Глава тридцать вторая
В этом обеденном зале клуба Джимхана, в одном из дальних углов, под ветвистыми оленьими рогами и поеденной молью шкурой, произошла последняя встреча судьи с его единственным другом Бозе.
Последняя их встреча. Последний раз, когда судья вывел автомобиль за ворота Чо-Ойю.
Они не виделись тридцать три года.
Бозе поднял бокал.
— За старые времена. — Выпил. — О-о-о… Материнское молоко…
Он выставил привезенную по случаю бутылку «талискера». Инициатор свидания тоже он. Встреча состоялась за месяц до прибытия Саи в Калимпонг. Бозе написал судье, что остановится в Джимхана. Почему судья согласился на этот контакт? В тщетной надежде усыпить память? Из любопытства? Себя он убедил, что если не поедет в Джимхана, то Бозе навестит его в Чо-Ойю.
— Гор таких, как у нас, конечно, нигде в мире не отыщешь, — говорит Бозе. — Ты на Сандак-Фу не поднимался? Мики попробовал. Помнишь Мики? Идиот, надел новые ботинки, а когда вернулся на базу — все ноги в пузырях. А жена его, Миту — помнишь? Шикарная девица, бодрая такая… — та гавайские чаппали напялила.
Помнишь Дикки? Твидовый костюм, трубку сосал, пижонил… всё английским лордом… «О-о-о, морозный иней!..» Родил сына-идиота и не смог этого снести. Застрелился…
Субраманиум, помнишь? Жена такая, коротышка квадратная, четыре на четыре. Утешился с секретаршей-англичанкой. Жена вышвырнула его из дому и прибрала все денежки. Вместе с деньгами испарилась и англичанка. Другого нашла…
Бозе распахнул рот, оглушительно расхохотался. Перепуганный зубной протез сделал попытку выскочить из столь шумного рта. Бозе дернул головой, поймал беглеца, захлопнул его в скользкой темнице. Фокус с протезом не произвел на судью слишком угнетающего впечатления, так как он впал в прострацию еще до начала их встречи. Шикарное зрелище! Два старых сморчка в углу под пятнами протечек, под обмякшим чучелом медведя с торчащей из него набивкой. В медведе жили осы, мех жрали несколько видов моли; одураченные клещи заползали в шкуру чучела в надежде насосаться горячей крови и подыхали с голоду. Над камином вместо парадного портрета королевы или короля повис еще один сморчок: тощий, с выпирающими ребрами Ганди — чтобы отбить аппетит и испортить настроение, подумал судья.
Когда-то, оставляя за собой много миль, прибывали сюда задубевшие плантаторы с упакованными в багаже фраками, чтобы насладиться томатным супом, побренчать ложками-вилками, пройтись в танце на фоне трофеев жестокой и кровавой охоты. В гостевых книгах, хранящихся в библиотеке, каллиграфическим почерком зарегистрированы акты резни и разбоя. Сотня махасир из Теесты ровно сорок лет назад. Твен застрелил тринадцать тигров между Калькуттой и Даржилингом. Но на мышей никто не охотился, и беседа двух уважаемых джентльменов протекала под шуршание их когтей и скрипение прогрызаемых досок пола.