Бунт в разгаре. Джипы загремели в пропасть, полыхнули автобусы. Огонь перекинулся на заросли бамбука. Раскаленные пустотелые стволы взрываются со звуком ружейного выстрела.
Все бегут, бегают, носятся, догоняют, спасаются. Повар остался один, друга-сторожа он давно потерял. Бежит, аж задыхается. Одолел подъем к Рингкингпонг-роуд, там почувствовал, что ноги подгибаются. Уселся под хоругвями на бамбуковых шестах. За ним викторианская башня уголовного розыска, Галингка, Ташидинг, Морган-хаус. В саду перед Морган-хаусом копошится садовник, не обращая внимания на события дня, отрешенный от жизни.
Внизу огни пожаров, дым, неясные силуэты людей. Над всем маячит Канченджанга, далекая от людских дрязг, неизменная, невозмутимая. Но повар не думает о ней, не знает, останется ли она для него такой же неизменной.
Да и как может что-то остаться тем же самым? После луж крови, разлитых по мостовой. Кровь, выбитые зубы, чьи-то сломанные очки, одинокий тапок…
Все еще дрожа и держась за сердце, повар пробирается домой, прячется в кустах, пропускает колонну танков. Не на отражение китайской агрессии направляются танки, а усмирять собственное население. Не к этому готовились войска.
Вспомнил картину рыночной площади. Продавцы и покупатели торгуются, ругаются, оскорбляют, да, даже оскорбляют друг друга. Он сам ругает товар, ругает портного, сантехника, пекаря — на всех хватит запаса ругани, всем хватит места на рынке жизни… Выходит, он ошибался. Нет для него больше места в Калимпонге.
И сына он никогда больше не увидит.
Все эти письма, строки, выведенные надеждой… Нет у него сына на этом свете.
Глава сорок четвертая
Террор свирепствовал на склонах. Сезоны сменялись, а лучше не становилось. Зима уступила место весне, миновало лето, снова пошли дожди. Дороги закрыты, действует комендантский час, и никуда из этого безумия не выбраться.
Если ты непалец, но недостаточно рьяный — плохо. Сторожа «железного купца» избили, отволокли в храм Махакала, заставили принести присягу верности правому делу.
Если не непалец — того хуже.
Если ты бенгалец — тебя не узнают на улице знакомые. Не узнают даже бихарцы, тибетцы, лепча, сиккимцы. Бенгальцы — враги, от них держись подальше.
— Сколько лет я уже покупаю яйца в лавчонке через дорогу, — рассказывает Лола, — а тут она, нагло глядя мне в глаза, заявляет, что яиц нет. Я вижу за ней полную корзину. «Они уже проданы!» — говорит.
— Пем-Пем! — восклицает Лола, встретив дочь своей подруги, госпожи Тондап.
Пем-Пем отстраняется от Лолы испуганным, умоляющим взглядом и ускоряет шаг.
— Мы теперь всем враги, — вздыхает Лола.
На захваченном уступе среди хижин выскочил прыщик крохотного храмика с красным и желтым флажками. Все, припечатано. Теперь никакая полиция, никакое правительство ничего не сможет сделать. Земля пропала. Боги благословили этот бандитизм. И не только здесь. По всему Калимпонгу сыпью выступили гнойнички этой молитвенной маскировки. И без всякой маскировки врезались пираты-поселенцы в водопроводные, электрические и телефонные линии. Груши, которых было в саду «Мон ами» так много, что Лола и Нони кокетливо жаловались: «Ох, надоели эти груши! Грушевый компот, грушевое суфле, грушевое варенье… Сколько можно?» — эти груши исчезли с деревьев в одну ночь. Разграблены грядки, а к выходящим на участок Лоле и Нони несутся со всех ног милые детишки поселенцев, чтобы плюнуть в этих мерзких старух. Кто попадет?
Кесанг укусила одна из собак новых соседей.
— Смотрите за своими собаками, теперь мне ногу лечить надо!
Соседи веселились.
Сгорел правительственный санаторий на берегу у моста, где отец Бути сфотографировал злополучную бабочку, горели дома лесников, правительственные здания, сгорел дом племянницы премьер-министра. Переговоры зашли в тупик, и заряды взрывчатки вызвали лавины и оползни. Калимпонг задыхался.
Женщины едва отваживались высунуться на улицу. Мужчины дрожали в своих четырех стенах. Патриоты могли схватить кого угодно как полицейского шпика, полиция готова обвинить первого попавшегося в содействии бунтовщикам. Передвигаться на колесах опаснее, чем пешком, машину могут окружить и похитить, хорошо, если без хозяина. Проще пробираться пешком, прыгая в заросли при малейших признаках опасности. Да и заправочные станции все закрылись.
Повар пытался найти успокоение в мудрствованиях типа: «Все приходит и все уходит, за плохим последует хорошее», — и подобных. Но эти вечные истины его не убеждали и не утешали. Более того, его переполняла уверенность, что предстоят новые потрясения, еще хуже предыдущих. Бижу… Где его Бижу? Он вздрагивал при каждом звуке.