– Хорошо, – он опустил голову. Черт возьми, если бы не проклятая одышка, с парализованными ногами можно было бы худо-бедно смириться. – Пусть прокуратура только… заведет на нее уголовное дело. Остальное не так важно. Только пусть не очень… спешат его расследовать.
Говорухин записал.
– Но главное сейчас – Парусников. Найди сына. И вымани отца.
Говорухин кивнул. Подчиняясь движению пальцев Иваненко, он вскочил, понимая, что аудиенция закончена. Заметив еще одно движение пальцев, подтянул плед к подбородку Иваненко.
– Отвезти вас в дом? – спросил он. Иваненко качнул головой.
– Не надо. Я подремлю. Свежий воздух. А ты иди. И возвращайся. С хорошими новостями.
Говорухин кивнул и пошел по аллее, ощущая на спине пристальный взгляд недовольного босса.
51
Света очень боялась депрессии. И своей, и чужой. Депрессия казалась ей самым страшным заболеванием. Ну, конечно, после рака и СПИДа. Против любого заболевания у врачей есть какие-то препараты. А против депрессии – ничего. У самой Светы депрессий никогда не было, а вот Глеб был им подвержен. Света хорошо помнила те страшные периоды, когда мужу начинало казаться, что он неудачник, что у него ничего не получается и все валится из рук. Он кричал, что все его сценарии «полное дерьмо», и был уверен, что они принимаются к производству только потому, что он владелец канала.
«Понимаешь, – твердил он Свете, сидя со скрещенными ногами на кровати и горестно раскачиваясь. – На худсовете хвалили мой сценарий. Но я же видел их глаза. Не будь этот канал моим, они вышвырнули бы этот сценарий на помойку. А так, вынуждены хвалить».
Света утешала мужа, становилась перед ним на колени и прижимала его голову к груди. Но от этого становилось только хуже. Глеб злился, обвинял ее в непонимании тонкой души художника и в желании свести все его метания к сексу или к тому, что он называл «бабским сюсюканьем». Когда она перестала кидаться и прижимать его голову к груди, Глеб опять злился и хотя не говорил ничего, в его глазах ясно читалось: «Господи! Как же я одинок». Тогда ему в голову приходили всякие бредовые идеи вроде «все бросить и начать жить заново», «научиться хоть что-то делать руками и заняться ремеслом». Света помнила многозначительные взгляды врачей, прописывающих антидепрессанты, от которых становилось только хуже. Глеб мрачнел, замыкался, не отвечал на вопросы и вообще становился похож на безумного или морфиниста, выходящего из своего наркотического сна.
О депрессии Арины Свете сообщила Ада. Позвонила и попросила приехать. В ее тоне не было привычных при общении со Светой иронично- злобных ноток, и потому Света немедленно свернула все дела на канале и поехала в «Лаванда- Парк».
Ада ждала ее в гостиной. Горничная Марина, глядя на Свету широко распахнутыми глазами, в которых метался ужас от столкновения с непонятным, рассказала, что Арина Александровна не встает со вчерашнего дня и ничего не ест. При более подробном допросе Света выяснила, что вчера вечером горничной удалось заставить Арину проглотить несколько ложек бульона. А сегодня – ничего.
«Вот уже половина двенадцатого, – Марина всплеснула руками. – А она лежит и лежит. Чаю? Нет. Кофе? Нет. Что-нибудь сладенькое? Нет. Ничего. Я боюсь, Светлана Евгеньевна, как бы она что-то с собой…»
Света кивнула Аде, дескать, наш выход, и пошла к двери спальни. Постучала. Голос Арины, прозвучавший в ответ, был на удивление спокоен и четок.
– Вой дите.
Света переступила порог. Арина лежала под теплым одеялом, натянутым до подбородка. Увидев Свету, она легко улыбнулась, опустила одеяло и вытащила из-под него голые руки.
– Привет!
Света вздрогнула. Она вдруг увидела перед собой прежнюю Арину, Арину из их юности, робкую и застенчивую, не способную принимать решения и во всем зависимую от нее. Света ощутила острую жалость к подруге, даже слезы навернулись на глаза.
– Что с тобой, Ариша?
– Со мной? – Арина подняла обнаженные руки и опять уронила их на одеяло. – Ничего. Я просто решила поваляться. Ты же знаешь, я всегда это любила. А что?
– Ничего. Просто сейчас половина двенадцатого.
– А-а, понятно, – в голосе Арины зазвучали жесткие и неприятные нотки. – Я не встала в семь утра, не явилась на массаж, не прыгнула в бассейн и к десяти не была в офисе. Да! – она повысила голос и приподнялась на локтях. – Не встала, не прыгнула и не была. Не хотела! Меня тошнит от бассейна, от массажа и от офиса. И вообще от всего.