Как только я вошел в гостиную, Адель узнала меня, и щеки ее покрылись ярким румянцем. Но, увидев, что я веду под руку ее мать, она успокоилась и поклонилась мне. Она стояла в скромной и грациозной позе и села не раньше, чем сели мы все. «Я надеюсь, мадемуазель, – сказал я, – вы уже оправились после того утомительного вечера, благодаря которому я имел удовольствие с вами познакомиться!»
Она опять залилась краской, и чтобы помочь ей преодолеть замешательство, вызванное этим воспоминанием, я заговорил о пожаре. Завязался общий разговор, но несколько холодный и принужденный, как это бывает, когда за словами прячется то, что таится в сердце. Только одна Адель с увлечением слушала беседу, захватившую целиком ее внимание, и лишь изредка робко вставляла словечко.
Все-таки подобное положение, продолжавшееся слишком долго, становилось для нас тягостным, и хоть я чувствовал себя гораздо уверенней, мне было неясно, как принять слова матери и что я мог решиться сказать. Наконец пастор Латур обратился к девушке: «У меня есть одно желание, мадемуазель Адель! Я бы хотел, чтобы мой друг, который является также другом вашей матушки, когда-нибудь стал им и для вас.
– Вы хорошо знаете, господин Латур, – отвечала девушка скромно, но не смутившись, – что я люблю всех, кто дорог матушке и вам».
Тут я понял, что она не подозревает о цели моего прихода к ним, и ее невинная душа не вникла в смысл его слов.
«Мадемуазель, – тотчас подхватил я, – малейший знак вашего расположения – бесценная награда для меня. Но зачем мне таить мои желания? Счастье всей моей жизни зависит от того, исполнятся они, или нет… Я прошу вашей руки, я хочу соединить мою судьбу с вашей и обрести вместе с милой подругой также и мать, которую я уже и теперь уважаю и люблю, как ту, которую я потерял!»
Слушая мои признания, юная Адель, пораженная и встревоженная, попеременно глядела то на г-на Латура, то на меня, то на мать. А та, увидев, что наступила минута, когда ей придется решить участь нежно любимой дочери, почувствовала, как раскрылись ее сердечные раны; терзаясь воспоминаниями о прошлом, растерявшись перед неизвестным будущим, она молила взглядом р сочувствии, помощи, сострадании и, не в силах совладать с собой, разразилась потоком слез. «Матушка, – воскликнула дочь, бросившись к ней на шею, – почему вы плачете? Я люблю его, но я покорна вашей воле… мое счастье зависит от вашего-счастья!»
Мать не нашла слов для ответа; наконец, желая успокоить свою тревогу, она обратилась ко мне, и взяв руку дочери, вложила ее в мою. С этой минуты мы стали с Адель едины. Истинная невинность доверчива: сердце, неопытное в любви, предается ей целиком. В сердце Адель я нашел нетронутыми сокровища, которые тускнеют среди светской суеты, но в жизни уединенной становятся еще прекраснее. На редкость красивая, исполненная прелести и грации, наделенная способностью тонко чувствовать, которая придает особую привлекательность талантам и познаниям женщины, эта благородная и скромная душа не знала других наслаждений, кроме любви и преданности. В то же время, когда она, казалось, расточала дары своего ума и характера, какая-то целомудренная сдержанность сообщала ее малейшим достоинствам очарование в тысячу раз более глубокое и притягательное, нежели то, каким тщетно стараются блеснуть не менее красивые женщины, но прибегающие к расчетам и уловкам искусного кокетства.
Было решено, что обе дамы останутся на всю зиму в убежище, которое радушно предоставил им добрый пастор. Туда в суровые зимние морозы я ежедневно приходил наслаждаться обществом прелестной девушки и восторгами разделенной любви, день ото дня становившейся все сильней. Чудесное время упоения настоящим и радостными надеждами на будущее! Счастливые дни моей жизни! Вы пронеслись, оставив в душе сладостный след, не в пример другим наслаждениям, безвозвратно канувшим в вечность; вы были сияющим провозвестником счастья, какое я вкушаю и поныне, и, оглядываясь назад, никогда мое сердце не упрекает вас в том, что вы не исполнили прельстивших меня обещаний!
Весной г-н Латур обвенчал нас в церкви соседнего селения. Счастливый и гордый нашим союзом, – плодом его рассудительности и бескорыстия – он навсегда остался нашим другом. Жак не покинул меня в моем новом положении, а мой крестный отец, скончавшийся два года спустя, так и не простив меня, разделил свое имущество между родственниками, менее состоятельными, чем я. Я кончаю, читатель! Следовал ли ты за мной до конца? Я льщу себя этой надеждой и потому расстаюсь с тобой с большим сожалением.