— Чем бы нам заняться? — спросила она внезапно. — Может быть, прогуляться по Уоллетьез, пока светло?
Патриция поморщилась:
— Некрасивое и угнетающее зрелище.
— Это просто квартал работающих женщин, содержащих самих себя, — язвительно сказала Эллисон. — И мне интересно туда пойти, даже если ты не хочешь.
— Не остроумничай! — сказала Патриция голосом, лишенным каких-либо эмоций. — Смотреть на проституток, которые сидят в окнах своих комнат, вяжут и ждут клиентов, совсем неинтересно. Я предпочла бы сходить в кафе «Рейндерз» и познакомиться с какими-нибудь молодыми людьми.
— Ты хочешь сказать, что вместо того, чтобы сидеть в окне и вязать, ты лучше выйдешь и найдешь себе мужчину сама?
— Какая ты иногда бываешь неприятная, — пробормотала Патриция.
— Без тебя знаю. — Эллисон снова стала смотреть в окно. Патриция права, она была груба, а ходить на Уоллетьез действительно было совсем незачем. Смотреть на этих женщин все равно что разглядывать диких зверей в зоопарке. Но ей не хотелось встречаться с мужчинами; ей не хотелось делать покупки; ей вообще ничего не хотелось.
Глядя в окно, она ощущала себя постаревшей и уставшей от жизни. «Наверное, это оттого, что я была замужем и развелась», — думала она. К этому добавилось то, что лучшая подруга оказалась воровкой, которая вторглась в семью, чтобы ограбить их. Да еще она сама так хотела помочь человеку, что вышла за него замуж, а потом выяснилось, что он совершенно безразличен ей. И что еще хуже, она была безразлична ему.
Патриция была практичным человеком: казалось, ничто ее не волновало; она никогда не влюблялась сильно; она просто хотела хорошо проводить время. «Я должна стремиться быть такой же, — думала Эллисон. — Какого черта! Стараешься изо всех сил помочь людям, а они это не ценят. Ну и пусть все катятся к черту! Я хочу быть как моя сестра и хоть немного подумать о себе самой».
Но дело было в том, что она давно не чувствовала себя молодой и ищущей приключений. Она бы никогда не была сейчас в Европе и не носилась, как турист, по городу, если бы ее мать практически не приказала ей поехать сюда. Она вспомнила, что сказала ей Ленни в июле:
— Почти год ты никуда не ездила. Пора тебе снова узнать, как велик мир. Поезжай в какую-нибудь экзотическую страну, в крайнем случае, в Европу. Молодая, здоровая женщина двадцати двух лет должна думать о том, что будет в будущем, а не о том, что оставила в прошлом.
Конечно, ее мать была совершенно права. Ее мать оказывалась всегда права: холодная, знающая что делать. Она умела контролировать свои эмоции и всю свою жизнь. Даже когда она оплакивала Оуэна, она оставалась элегантной и безукоризненной.
— Хорошо, — сказала она Патриции, вдруг оживившись. — Давай пройдемся по магазинам. И я еще должна спросить управляющего о «Гран-при» в Зандворте; мне кажется, что это бывает именно в августе. Мне хочется поехать туда, хотя бы в казино.
— В какие магазины пойдем?
— На Хуфтстраат. А обедать куда ты скажешь, — Тогда в кафе «Рейндерз».
Эллисон еще колебалась. Но она опять услышала голос Ленни: перестать винить себя; перестать винить Тэда; перестать вообще искать виноватых. Постарайся развлечься. Найди что-нибудь интересное.
— Прекрасно, — сказала она. — Почему бы и нет?
Немало торговых улиц в Амстердаме были длиннее и известнее, чем Хуфтстраат, но Ленни, можно сказать, с пеленок научила Эллисон выбирать для покупок самые изысканные места, где царила приглушенная атмосфера, которая, как воздушное покрывало, окутывала посетителей; где все, что предлагалось, было самым лучшим в мире и где продавцы, все до единого, овладели вершинами своей профессии по учтивости и умению разбираться в тонкостях своего искусства. Несколько часов Эллисон и Патриция провели в роскошных небольших магазинах, где голоса посетителей и продавцов были такие же утонченные, как и сама атмосфера вокруг, а когда они вернулись в отель после ужина и кафе, покупки уже ждали их в номере: платья и пальто, туфли и шелковое белье, сумочки и украшения.
— Эллисон! — неожиданно окликнула ее Патриция, когда они переодевались, каждая в своей спальне. — Ты не видела ту маленькую вазу, которую я купила в Венеции? Она стояла у меня на столике у кровати.
— Может быть, горничная убрала ее вместе с остальными твоими вещами, — предположила Эллисон из своей спальни.
— Зачем кому-либо убирать вазу со стола?
— Не могу себе представить.
Патриция выдвигала и задвигала ящики:
— Определенно ее тут нет. Кто-то ее украл.
В дверях появилась Эллисон в ночной рубашке и атласном халате:
— Ты уверенна, что она пропала? Патриция жестом обвела комнату и указала на открытые ящики.
— Она дорогая, не так ли?
— Всего полторы тысячи, но мне она нравилась.
— Для некоторых людей полторы тысячи очень большие деньги.
Эллисон подошла к телефону и набрала номер справочной.
— Это мисс Эллисон Сэлинджер; не могли бы вы прислать к нам в номер кого-нибудь из отдела безопасности.
Голос на другом конце провода, молодой и взволнованный, стал настороженным.
— Отдела безопасности? Ну да, конечно. Но, пожалуйста, не могли бы вы сказать мне, в чем дело?
— Кое-что исчезло из нашего номера. Я не хочу обсуждать это по телефону, я хочу, чтобы кто-нибудь пришел сюда. И немедленно.
— Да, немедленно, конечно, но я позвоню сейчас начальнику отдела безопасности. Я думаю, так будет лучше…
— Прекрасно. — Эллисон потянулась за карандашом. — Как его зовут?
— Бен Гарднер, — ответил молодой голос.
Бен только что заснул, его рука покоилась на пышной груди молодой женщины, его последней подружки, когда зазвонил телефон.
— Я бы не стал вас беспокоить, — извинился Альберт, как только Бен снял трубку, — но звонили из номера «люкс», сказали, что у них что-то украли. Она сказала, что ее фамилия Сэлинджер, и я подумал, что вы захотите сами разобраться с этим.