— А что тут решать-то?! — настаивала Анна, вбежавшая при этих словах в комнату. — Ты выйди на улицу, пойдем погуляем, посмотри, какая тут прелесть! Я тебе покажу места… А народ какой замечательный. Один Дмитрий Николаевич чего стоит!
Она подмигнула, но Наталья Михайловна не успела ничего сказать и только ощутила раздражение, когда Андрей Генрихович, услыхав про Муравьева, возопил:
— Да, в самом деле! Мы как раз только что с Григорием Борисовичем беседовали о нем… Вы говорите — остаться, — перебил он себя, потому что Анна глядела на него изумленно, еще несколько утрируя выражение. — Хорошо, мы подумаем, остаться нам или нет. Может быть, мы и останемся. Но разрешите лучше наши сомнения насчет упомянутой персоны. Вы давно его знаете?
— Да, хотя коротко сошлись мы только здесь, — ответила Анна. — А если он вам так интересен, то вы спросите о нем лучше вашу супругу — ведь они, кажется, знакомы ближе?..
Андрея Генриховича это не смутило:
— Да нет, — он досадливо отмахнулся, показывая, что никакие намеки его затронуть не могут. — Зачем мне расспрашивать Наталью Михайловну? Она не видела его пятнадцать лет. Я спрашиваю, что представляет он собою сейчас… Что, он действительно талантлив? Он кто — партийный деятель или ученый?
— Вы знаете, Андрей Генрихович, — Проровнер наморщил лоб, — здесь сложное дело… Потому что он если и партийный деятель, то из тех, которые любят оставаться в тени. Все хочет быть серым кардиналом. Никогда не известно в точности, чем он занимается, что он намерен делать, неизвестно, о чем он думает, кого он любит, сколько у него, наконец, денег, — ничего об этом не известно. Все ровно, спокойно, ниоткуда ничего не видно… Только хмыканья, покачивания головой, скорбные взоры… Но кое о чем мы, разумеется, догадываемся…
— А он правда потерял все, что имел? — живо перебил его Андрей Генрихович. — Вы уверяли вчера, что это так. Вы это знаете наверное?
— В том-то и дело, дорогой мой, что ничего не известно.
— Помилуйте! — Анна всплеснула руками. — Что вы такое говорите?! Человек лишился в России именья, дома, нескольких домов, и вы спрашиваете, много ли он потерял!
— Да, это так, — поспешно кивнул Андрей Генрихович, — но ведь это не обязательно значит все.
— Простите, — осторожно сказал Проровнер. — Справедливости ради я все же должен заметить, что вчера, говоря о потерях, я имел в виду не один… э-э… так сказать, материальный элемент… вернее, даже не столько материальный, сколько мистический, правильнее будет сказать, духовный элемент. Точнее, весь комплекс. Весь комплекс потерь, причиненных нам, — он судорожно глотнул от волнения, не в силах распутать фразу, его подвижное удлиненное лицо с большим, чуть не от уха до уха, сардоническим ртом, искривилось, — причиненных нам нашим разрывом с Россией…
— Я согласен… Но согласитесь и вы, что все это немало важно.
— Разумеется, — поспешил Проровнер.
— Немаловажно, — Андрей Генрихович повысил голос, — потерял человек все и просил подаяния или там, скажем, скитается в поисках работы по всему свету, как, извините, принужден скитаться сейчас ваш покорный слуга… Или он все же обеспечен, имеет кусок хлеба, в отличие от тысяч своих соотечественников. И, вероятно, извините меня, опять же, неплохой кусок хлеба, раз он может отдать своих детей в Оксфорд, содержать любовницу и так далее…
— Нет, конечно, вы правы, — примирительно сказала Анна. — Все это имеет значение. Но вы знаете, я за эти годы повидала столько людей и скажу вам, что, по моим наблюдениям, все остаются сами собой. Все эти разговоры, что война и революция разорили семейства, кого-то чего-то лишили, — все это именно разговоры. — Она противоречила себе, но не замечала этого. — Каждый остался самим собой: богатые остались богатыми, бедные — бедными. Поверьте мне, что в людях есть что-то такое, что устойчивее их подданства! Что-то меняется, а что-то и остается, такое, что его уж ничем и не вытравишь!..
Андрей Генрихович притих. Анна торжествовала победу:
— А что до Муравьева, то он, конечно, не все потерял. Что-то он вывез, это я хорошо знаю. Еще когда покойница была жива, я помню, говорили о каких-то ее диадемах, хоть она их, ясное дело, никуда уж не надевала. А эта, конечно, тоже о них помнит. Я по ней вижу. Правда, сейчас она нас тут удивила… Но это ладно, потом…
— Это та молодая дама, что разносила чай?.. — спросила Наталья Михайловна.
V
ВЕСЕЛАЯ НАУКА
Утром шел дождь со снегом. Озябнув в сумасшедшем доме, Наталья Михайловна решила не идти на прогулку. Закрыв ноги одеялом поверх халата, она сидела на смявшейся, несвежей постели и то брала книгу, то откладывала ее, прочитав две строчки и думая о том, что еще немного — и она и вправду останется здесь навсегда: потребность в чистом — чистом теле, чистом белье — уже пропадала.