А усталость в последнее время давит, и не поймёшь почему… От работы? Вряд ли… Любит своё дело Лариса, в другой ситуации себя даже представить не может. Скоро весна, работы начнутся на учебно-опытном участке, там хлопот много, и ей даже радостно – надо видеть, как ребятишки в земле возятся. На кротов похожи…
Говорят её коллеги, что любовь к ребятне у Ларисы – от нерастраченных чувств. Были бы свои дети – школьники наверняка опостылели бы, на дух не подпускала бы. Дети – хоть свои, хоть чужие – забавный люд, с ними ни скучать, ни горевать некогда. А что своих нет – только одной Ларисе весь драматизм этой ситуации понятен…
Нет, не от школьных хлопот её усталость и тоска. Да и не от домашних тоже. Дома у неё всё просто. По сути, о самой себе только и заботится. Егор утром чуть свет бежит в колхоз, даже без завтрака, да и в обед не появляется, – в столовой питается, только вечером вместе и сходятся…
А правильно ли – «сходятся»? Может быть, наоборот – расходятся, всё дальше друг от друга отдаляются? Егор по вечерам приходит выпивши, хохоток его по поводу и без повода неумолчно звучит, и это раздражает, отталкивает, точно к холодной лягушке прикасаешься…
Откуда у него, у Егора, возникло это пристрастие к водке? Когда поженились – в рот не брал, и агрономом работал – трезвенником слыл, на него все женщины пальцем показывали:
– Вот с Егора Васильевича пример надо брать. Как стёклышко. Жене с таким – одна радость.
Видать, сглазили. Стал Егор председателем – и пошло-поехало… Только Ларисе понятно и другое: а как на его службе без выпивки? Каждый день в колхоз гости да делегации, то проверки, то взаимопроверки, то «опыт» изучают. Егор умеет работать, колхоз он на хорошие дела поднимает, урожайность в районе гремит. Как тут без гостей обойдёшься.
Не могут люди жить без зависти. Вот и Ларисе всю жизнь завидуют. Даже сейчас, когда Егор трезвенником перестал быть…
А что ей, Ларисе, не на свои пьёт. Зарплату небось домой носит.
Доходят до неё эти разговоры и вызывают всё большее раздражение. Да не нужны ей деньги, зарплата эта высокая, авторитет громкий мужа. Что-то другое нужно, сразу и не сообразишь, как сжато, в одном слове, все её желания представить.
Правда, было поначалу стремление как можно лучше свой дом обставить. Представлялось – вот устелю полы коврами, телевизор цветной в гостиной поставлю, и будет спокойно на душе… Знает Лариса, как это квалифицируется: мещанство, «нищета духа», да только такая философия больше сейчас в книжках проповедуется, а в реальной жизни каждый живёт по английскому принципу: мой дом – моя крепость… И крепость эту всё с большим рвением возводят.
Она тоже на это сил не жалела, даже Егора в свою игру втянула. Нет ковров – попробуй достать по знакомству, телевизоры нужной марки в продаже отсутствуют – позвони друзьям, пусть на базах разыщут. Когда «Жигулёнка» голубого купили, решила: «Научусь водить! Буду на нём разъезжать, куда захочу, всё равно Егору некогда на нём ездить. Небось от служебных устаёт…»
Машину научилась водить, а радости только на три недели хватило. Тогда Лариса поехала в Мичуринск, захотелось ей побывать в городе студенческой юности. Казалось, это добавит сил, снимет усталость.
До города она доехала быстро, припарковалась на тихой Гоголевской, рядом со студенческим общежитием, отправилась бродить по улицам. И первым делом – в институт, в те шумные коридоры, которые, казалось, должны ещё помнить её и весёлых подруг. Но в здании было тихо, оно показалось вросшим в землю, одряхлевшим от времени. И внутри – всё серо, потрескавшиеся лестничные марши гулко отсчитывали шаги, скрипели половицы на этажах. Даже актовый зал, удивлявший раньше своими размерами, показался убогим, с провисшими потолками.
В институте были каникулы. Студенты разъехались по домам, преподаватели нежились где-нибудь на пляжах, догуливая отпуска, да и вряд ли кто из учивших её здесь работает, вон сколько времени прошло. Впрочем, с одним она, кажется, встретилась – с Валентином Ивановичем Семилетовым, но сразу не узнала, когда поравнялась в коридоре, только потом догадалась – это он, их «систематик». Валентин Иванович вёл курс систематики растений, гонял их нещадно, требовал, казалось, невозможного – точно определить растение, описать в дневнике и назвать по латыни. Теперь Валентин Иванович располнел, лицо округлилось, волосы показались серыми – где же их обжигающая чернота? Валентин Иванович повернул к лестнице, его шаги чётко отдавались в тишине, а потом стихли, растворились внутри здания. Значит, и он не узнал её, значит, и она стала неузнаваемой, и это тоже огорчило.