Он подумал, что на лекции никого, кроме студентов, не было, и вздохнул: значит, кого-то из ребят в стукачах держат. Но ведь это же подло!
– И вам не стыдно, Иван Романович, – сказал Артюхин, – среди студентов осведомителей иметь, а? Как-то несовременно, по-моему…
Но Чуликов не смутился, глянул на Артюхина колючим взглядом.
– Вы меня в чём-то подозреваете?
– В самой элементарной слежке.
– Ну, это ты, братец, погорячился, – безразличным голосом протянул Чуликов. – Какая же это слежка? Просто как декан факультета я должен знать всё, что у нас происходит…
– И даже если речь о таких мелочах?
– Я повторяю: всё.
Наверное, говорить больше не было смысла. Артюхин встал, и Чуликов тоже поднялся из-за стола, почти заслонив своей широкой спиной окно. А на прощание декан тихо сказал:
– Да, чуть не забыл. Я вас очень прошу, Николай Александрович, никаких встреч в институте не проводить. Хорошо? – И, не дожидаясь ответа, протянул руку.
Артюхин как ошпаренный выскочил на улицу и зло выругался. Но день был солнечным, блестящим, как перламутровая ракушка, и от этого сияния и блеска неба Артюхин немного успокоился. А потом вдруг в голову пришла мысль: нельзя в институте – значит, надо пригласить Боброва в общежитие, там студентов соберётся ещё больше…
Через два дня он поехал в Осиновый Куст, зашёл в контору, но председателя не застал. Ждать пришлось долго, часа три. Евгений Иванович приехал пропылённый, от него ощутимо пахло степным полынным духом. Он обнял Николая, провёл в кабинет, угостил ледяной минеральной водой из холодильника.
Они заговорили о колхозных делах, и Бобров пожаловался: как бы установившаяся жара не повредила посевы. Правда, влага в почве ещё есть, но совсем мало. Да, такая уж вечная судьба у крестьянина – всю жизнь смотреть на небо, ждать милости Божьей. Пойдёт дождь – и нальются колосья, будет добрый хлеб.
Хотя иногда и дождь в тягость становится. Бобров вспомнил, как в один год, кажется, семьдесят третий, вроде и урожай хороший вырастили, а вот взять весь не смогли – закупали дожди, как прохудилось небо, лило каждый день. Даже свёклу не удалось убрать полностью…
– А ты посевы пробороновал? – спросил Артюхин.
– Да, правда, не все…
– Зря, лучший способ удержания влаги – сухой полив, так мужики называют.
Они поговорили ещё немного, и Артюхин перешёл к делу, по которому приехал. Рассказал о впечатлении, которое произвела их статья на студентов, позвал в институт на встречу.
– Да что ты, Николай! – Бобров испуганно посмотрел на друга.
– Разве я могу? У меня дел сейчас – во, по горло! Проси Николая Спиридоновича – тот человек свободный…
– Нет, – покачал головой Николай. – Как хочешь ругайся, но без твоего обещания не уеду, понял? Разве могу я ребят обмануть?
Делать нечего, пришлось соглашаться, и Артюхин предложил зайти к Белову. Друзья шли по пыльной сельской улице, над которой, как туман, вставала белёсая полоса, и Николай вздохнул:
– Да, ты смотри, что делается! Если дождь не пойдёт – и правда беда будет…
Николая Спиридоновича они увидели возле дома. Хотя и палило солнце, старик сидел на скамеечке в валенках, в тёплом пиджаке. Гостям он обрадовался, на Николая поглядел с нескрываемым интересом:
– Так вот ты какой, Артюхин! А то и в глаза не видел соавтора…
– Ну и как, ничего? – шутливо спросил Николай.
– В самый раз, – в тон ответил Белов.
И здесь Артюхину пришлось долго уговаривать Озяб Ивановича.
– Не могу, ноги болят, – отнекивался тот. – Видишь, жара, а я в валенках парюсь.
Наконец, узнав, что на встречу поедет и Бобров, старик махнул рукой.
– Ну, с Евгением Ивановичем – куда ни шло, ладно!
Они договорились подъехать в субботу во второй половине дня, и Артюхин засмеялся:
– Только не очень поздно. А то мои ребята на свидания убегут.
– В три часа – пойдёт? – спросил Бобров.
– Пойдёт…
В субботу Бобров не узнал Николая Спиридоновича. Тот встретил его у крыльца в белом парусиновом костюме, начищенных до блеска ботинках, аккуратно причёсанный. К пиджаку были приколоты ордена, и Бобров даже удивился.
– Ну, чего глядишь? – усмехнулся старик.
– Да в орденах не видел.
– Говорят, Женя, Тютчев когда-то сказал, что он орденами не оконфужен. Я вроде свои тоже честно отработал. Хотя и вперемежку с выговорами. Тех, правда, больше, да, может, и они мне были как ордена, а?