– Садись, бабушка!
Старуха в машину кое-как взобралась, бидончик у ног пристроила, поправила платок, представилась:
– Митревной меня кличут. А ты никак новый председатель наш будешь?
Бобров головой снова кивнул и тоже не удержался от вопроса:
– Ягоду собирали, бабушка?
– Какая там ягода, рано ещё. Вот коса в луг выйдет, тогда и ягода краской брызнет. К родничку приходила, водички набрала, теперь всё душе спокойней будет…
– Чего-то не пойму, – спросил Евгений Иванович, трогаясь с места, – какой душе спокойней будет?
– Да моей, милый, – вздохнула старуха, – зимой ещё зарок себе дала: до весны доживу – непременно к роднику схожу, святой водицы изопью, а уж тогда и помирать можно.
– Говорите, святая вода тут? – улыбнулся Бобров.
– А ты не смейся, – враз посерьёзнела старуха. – Народ так считает, а он не ошибается.
– И много людей к этому роднику ходят?
– Ходят, как же, ходят, – закивала старуха. – На Владимирскую Божью матерь, почитай, со всей округи собираются.
Председатель усмехнулся:
– Работать, значит, некогда, только молебны справляете?
– Ну, милок, я своё отработала, – махнула рукой Митревна. – Поспрошай, – раньше лучше меня вязальщицы снопов, почитай, во всём колхозе не было. Только годки своё делают, покинула силушка. А молодёжь к роднику из любопытства ходит, интересно им, беззаботным, смотреть, как мы, старухи, молимся.
«Чёрт знает что, – подумал Евгений, – дикость какая! В космосе люди месяцами живут, как на работу летают, а тут такое!»
Всю оставшуюся дорогу он сердито молчал, а возле конторы резко затормозил и рывком распахнул заднюю дверцу:
– Выходи!
Митревна испуганно посмотрела на Боброва, передёрнула острыми плечами, по-старушечьи поспешно выбралась из машины.
– Неужто обиделся, милок? За что?
Вечером Евгений спросил у секретаря парткома Шестопалова:
– Ты, Михаил Петрович, святой ключ знаешь?
– В Россошном, что ли?
– Да-да, там…
– Знаю, – пожал плечами секретарь.
– Как же так, знаешь, а мер не принимаешь, а? – возмутился Бобров.
Шестопалов головой закрутил – была у него такая привычка, – зашмыгал носом, как школьник.
– Каких мер-то?
– Нет, вы только послушайте! – вскочил Бобров. – Чёрт знает что под боком творится, а он – «каких мер-то»? Да тут взять машину бетона – и дело с концом! В момент все богомольцы отходятся.
– Как – бетона? – поднялся и Шестопалов. – Завалить родник? Да это же… Во-первых, богомольцев меньше не станет, тут не в одном роднике дело, а во-вторых, красоту-то какую погубим.
– Ну и логика у тебя, комиссар! – усмехнулся Бобров. – Красоту стережёшь да лодырей опекаешь. Нет уж, баста, хватит!
…Назавтра председатель вызвал прораба Лиханова. Выслушав указания, тот заверил:
– Можете не беспокоиться, всё устроим в лучшем виде.
– А чего мне беспокоиться? – мрачно буркнул Бобров. – И чтоб сегодня всё было сделано!
Но, странное дело, именно беспокойство весь день не оставляло его. К вечеру Бобров не утерпел, поехал в Россошное.
Нет, не подвёл Лиханов: на месте родника, там, где ключом била вода, бесформенной грудой высился застывший бетон. Приметно усохло говорливое русло ручья, пожухла осока, что ещё день назад буйно зеленела по его бережкам.
И что-то вдруг дрогнуло в груди, почему-то вдруг захотелось громко и грубо выругаться…
О Россошном Евгений Иванович вспомнил через две недели, во время наряда, когда пришлось крепко схлестнуться с главным зоотехником.
– Да как же так?! – запальчиво выговаривал ему Бобров. – На дворе июнь, а надои снижаются! Трава в каждой лощине – по пояс, коровы в кормах лежат, люди вроде все на местах. Что происходит?
Главный зоотехник Свиридов, неразговорчивый, угрюмый человек, но толковый специалист, молча поднялся, набычился и затеребил бывший когда-то белым картуз.
– Да что случилось-то, Василий Капитонович? – уже мягче спросил Бобров.
– Вода… – пробасил наконец Свиридов. – С водой, говорю, плохо в лагерях. Водопоя хорошего нет, вот молоко и теряем.
– Это что за новость такая? – изумился председатель. – Раньше воды хватало, а теперь нет. Ну и кто же в этом виноват?
– А тот виноват, – зло процедил зоотехник, – кто распорядился родник в Россошном заглушить. Я, правда, не знаю, кому такая идея первому в голову пришла – вам или парторгу, но у него на этот родник, по-моему, руки тоже чесались, из коммунистических, так сказать, соображений…
Вечером Бобров поехал на дойку. «Наверняка о роднике заговорят, раз сам Свиридов в нём все беды видит, – думал он. – И дался же им родник этот! Нет, дикость, просто дикость, в наши дни бегать на поклон к святой водице! Это же прямо средневековье какое-то!..»