В лагере монотонно гудели доильные агрегаты, протяжно мычали коровы, отрывисто-громко переговаривались доярки. «Зайду сначала к пастухам», – решил Евгений и поднялся в деревянный домик-бытовку.
Сейчас их было двое – Пронька Секачёв и Евдоким Григорьевич Спицын. Оба лежали на кроватях, но при виде председателя вскочили, поправили покрывала.
– Ну, как дела, мужики? – спросил, пожимая каждому руку, Бобров. Ответом ему было молчание.
– Я про дела спрашиваю, – построжел голосом Евгений Иванович. – Говорите!
– А чего говорить? – проворчал наконец Спицын. – Дела, они у больших начальников, а у нас делишки.
– Вот в этом ты прав, Евдоким Григорьевич. Действительно делишки. Молоко почему снижается?
– Молоко почему? – переспросил Спицын и даже как-то враждебно проговорил: – А вы к коровам зайдите, они скажут…
Бобров побледнел, а Спицын достал из кармана замызганных брюк мятую пачку сигарет, вытащил одну, неспешно покатал между пальцев, прикурил и, попыхивая дымом, заговорил, точно не замечая гнева председателя:
– Горяч ты больно, Евгений Иванович, чисто сковорода на плите… Почему, спрашиваешь, молоко вниз съехало? – Он сделал ещё несколько глубоких затяжек и вздохнул: – А потому, что теперь коров гоняем на водопой аж в Горелую балку. Мы так из них скоро сделаем этих… марафонцев, ясно? Туда и обратно сколько километров? Пятнадцать, ясно? Вот они молоко и разносят на ногах.
– Так давай на пастбище корыта установим, воду будем подвозить.
– Шилом моря не нагреешь, много ли навозишь на такое стадо?
Бобров помрачнел, а Спицын продолжал говорить, уже будто себе самому:
– Нет, не дураки деды наши были, дело они знали. Рассказывал мне мой дед, что ещё при князе Васильчикове каждую весну родники чистили. Собирались миром – и к родникам шли. Получалась двойная выгода: всё лето для скота была вода – это раз, а два, что трава в пояс вымахивала. А у нас сейчас травы пожухли, будто осень на дворе, а на щиграх, посмотри, плешины сверкают…
– М-да, дела… – выдохнул Евгений Иванович. – Дока ты, однако, Евдоким Григорьевич. Плохо только, что молчишь, когда говорить надо.
– А кто меня спросил? – с вызовом ответил Спицын. – Иной раз и сказал бы, но ведь вы все больно учёные, того и гляди на дверь покажете. А народ, Евгений Иванович, много чего знает, да про себя держит. Раньше, бывало, собрания собирали, – не такие, как нынче, – речи всякие казали, вот друг от друга и умнели люди. А сейчас… сейчас, скажу я вам, не так всё. Замкнулся каждый, точно улитка какая…
Спицын помолчал, подошёл к ведру с водой, что стояло в углу, бросил окурок.
– Может, доярок позвать? Побеседуйте с трудовым народом.
Бобров вздрогнул – этого он уже не хотел.
– Знаешь, Евдоким Григорьевич, – с трудом проговорил он, – давай другим разом, а?
– Как знаете. Может, и правда не стоит: сердиты доярки на вас. И не только за Россошное даже, а что рядовой люд у вас без внимания. Есть он вроде, а вроде его и нету. В общем, как и прежний председатель…
Бобров болезненно поморщился и, не говоря больше ни слова, толкнул дверь вагончика. Через минуту председательский «газик» уже пылил в сторону села.
Прораба Лиханова Евгений Иванович нашёл дома – тот сидел за ужином. Председатель поздоровался с хозяйкой, а Лиханову сказал:
– Завтра с утра пошлёшь в Россошное экскаватор.
– Не понял! – удивился прораб.
– Родник очищать будем.
– Как очищать? – отложил вилку Лиханов. – Ведь только что забетонировали, а теперь, выходит назад пятками?
«Ну и гусь ты, однако! – подумал Бобров. – Вчера едва не козырял, исполняя команду, хотя наверняка понимал, что глупость творим, а теперь – «назад пятками»!
И, словно читая председательские мысли, Лиханов поспешно вышел из-за стола.
– Поторопились, конечно, Евгений Иванович, маху дали. Надо освободить родник, обязательно надо. А что если нам ещё дальше пойти?
– Что значит дальше?
– Хороший пруд получился бы на том месте! Главное, животок сохранится, вниз по балке через водоспуск уходить будет. Карпа запустим, а?..
– Вот и давай обсудим это завтра. Только не забудь, экскаватор пошли обязательно.
Бобров ехал домой и думал: «Вот тебе и ещё один урок, товарищ председатель. Всё правильно, жизнь дураков учит».
Глава пятнадцатая