Старческим рыхлым шагом засеменила тётка Степанида с раскладушкой, но у двери обернулась, уже спокойно сказала:
– Не забудь на ночь форточку закрыть. К утру всё высвистит – замёрзнешь…
Тётка Степанида скрылась за дверью, на веранде стихли её шаги, а Бобров всё ещё не мог прийти в себя от этой неожиданной встречи. Видно, не дано человеку, если он человек, а не скотина какая-нибудь, отвыкнуть от жалости, забыть горечь обид, щемящую тоску о тех людях, кого он знал и любил.
Евгений Иванович прошёл в комнату, уселся на кровать, и то забытое, угасшее, как закатное солнце, вдруг ожило в сердце, опять сжало его до хруста. Эта давнишняя история тогда даже ему, четырёхлетнему, запомнилась, а подробности потом рассказала мать…
…У солдатской вдовы Степаниды Сашка был единственным сыном. Может быть, потому был он сорвиголова, отчаянный и смелый, весельчак и балагур. После войны, окончив семилетку, ушёл Сашка в МТС, где сначала слесарил в мастерской, а потом подался в трактористы. На разбитом чёрном, как жук, колёсном ХТЗ ворочал он запущенные за военное время, заросшие пыреем и белёсым ковылём поля и летом дома бывал редко.
Но когда появлялся Сашка Грошев дома, у Степаниды был праздник. Сын сбрасывал грязный до блеска комбинезон, облачался в старую отцовскую кремовую рубашку, шерстяные клёши, купленные на рынке, белые парусиновые полуботинки, и тогда все видели, какой Сашка красивый. Был он высокого роста, светлые волосы кудрявились на голове, как молодая листва на раките.
Сашка извлекал свою балалайку, усаживался на порог и «точал» частушки. Одни из них и сейчас помнит Бобров:
Сашка веселился, а рядом с ним, закончив стирку грязной робы, усаживалась мать и глаз не сводила с сына. Трудно предположить, о чём думала Степанида в эти минуты, но наверняка, о чём-то радостном и светлом – на лице её не таяла улыбка. Сашка любил мать, из бригады приносил ей краюху хлеба, а когда удавалось, и немного пшена, выписанного в колхозах, что по тем временам было большим богатством – ведь в деревнях ещё пухли люди с голодухи.
Наверное, Степанида была бы счастливой бабкой. Сашка собрался осенью жениться на Дуське Бирюковой, боевой, как и он, девке, Дуська нравилась и Степаниде, они часто теперь сидели на порожках вместе. Дуська припевала под балалайку, а Степанида улыбалась, покачивая головой.
А у начала Сашкиной трагедии стоял механик Михаил Кузьмин. Тогда он был тоже молодой, чуть старше Сашки, но уже известный пьяница и забулдыга. Три года Кузьмин отслужил в армии, домой вернулся с двумя медалями, хотя мужики, когда заходила речь о Мишкиной службе, посмеивались: «Как же, держи карман шире, будет Мишка Кузьмин воевать. Он все эти годы арестантов охранял на Севере».
Видимо, на Севере пристрастился Мишка к водке, точнее, к спирту, которого, по его рассказам, было там «видимо-невидимо», хоть пей, хоть лей, хоть купайся в нём». Став механиком в МТС, – по блату получил эту должность от своего дяди-директора, – Мишка пристрастия к водке не бросил. Наоборот, колеся на «коломбине» – так он звал походную мастерскую, старый разбитый «газик» – по колхозам, Кузьмин умел обложить «оброком» и колхозных председателей, и самих трактористов. Сашка не мог простить ему, например, как в ивановском колхозе, где председателем была боевая, но абсолютно безграмотная Христя Никифорова, он «ломал комедь».
Дело было весной, надо срочно поднимать весновспашку, а Кузьмин утром приказал: трактора на прикол. Трактористы погалдели, но спорить с Мишкой не стали: себе неприятности, он и только он «железками»-запчастями распоряжается, ещё больше без дела простоишь. Как объяснил Мишка, надо было проучить строптивую председательшу.
Христя прискакала в поле на взмыленном коне часам к десяти. Ездила она верхом, была одета в армейские галифе, волосы под кубанкой, в руке плётка ремённая, – чем не казак! Соскочила с коня, подошла к Мишке, спросила грозно:
– Почему техника стоит?
– По вашей милости, мадам! Кто просил вас масло трактористам привезти, не я ли вчера? – ответил Кузьмин.
– Ну, просил, – умерила пыл Христя, – только на чём я тебе его привезу? Последний рыдван развалился…
– Значит, стоять будем… – Мишка ехидно засмеялся.
Христя долго ходила по полевому стану, щёлкала плёткой по хромовым сапогам, шевелила губами, наверное, в ругательстве, потом опять подскочила к Мишке: