Вот так, ни больше и не меньше! Распустились колхознички, больно все законы стали знать. Мало у тебя прав, председатель, только и можешь на собственные голосовые связки нажимать.
Потом, немного успокоившись, Дунаев подумал, что, может быть, он и загнул Филимонову про штраф, не надо так, наверное, попроси он без крика – больше пользы будет. Но мысль эту отбросил, если не спрашивать, вообще на шею сядут.
В контору Дунаев приехал как обычно, в начале девятого, наряд провёл с главными специалистами. А дальше всё пошло своим чередом. И даже развеселился от души, когда после наряда завхоз Кузьмин, мужик лет под шестьдесят, среднего роста, но широченный в плечах, как плот, в брезентовой накидке, делавшей его фигуру ещё шире и точно придавливавшей к земле, остался в кабинете, достал смятый листок из школьной тетради, протянул с улыбкой:
– Вот, почитайте…
Дунаев быстро бумажку прочитал, хотел рассмеяться, но сдержался, попросил:
– Уж ты, Степаныч, сам мне свою бумагу прочти, что-то никак твою клинопись не пойму…
– Да что ж это вы, Егор Васильевич! Вроде и молодой, а на зрение жалуетесь. Нам-то куда тогда, ветеранам… – Кузьмин посмотрел на председателя пристально, точно брал на прицел.
– Ну, до ветеранов тебе далеко, Степаныч, мужик ты прочный. Читай, читай…
Бумаг таких от Кузьмина в неделю штуки три-четыре поступает, а что поделаешь… Кузьмин схватил свой листок со стола, начал читать, как торжественный приказ перед строем, во весь голос:
– Акт. Мы, нижеподписавшиеся, завхоз Кузьмин Михаил Степанович, с одной стороны, и неизвестные мне лицы, с другой стороны, составили акт. Я, завхоз колхоза «Восход», купил, а неизвестные мне лицы продали блок шестерён, карбюратор, прокладку головки блока для «газона», а также два баллона кислорода за н/расчёт. Деньги в сумме 150 (сто пятьдесят) рублей ноль-ноль копеек получили сполна. Подписи.
Расхохотался Дунаев. Ну, силён Кузьмин! Туфт приволок и глядит преданными глазками, не моргает, как будто так и надо. Утверди сейчас акт – и к обеду Степаныча не найдёшь, где-нибудь рядом с магазином окажется. Прошлый раз чуть трагедией не обернулось. Сейчас над той историей потешается весь колхоз, хохочет, а когда первый раз рассказали Дунаеву, он, наверное, позеленел от злости. Вот так же с утра подмахнул Кузьмину акт на запчасти, а тот бегом в кассу, а потом в магазин. Уж что ему, пьяному, в голову взбрело – неизвестно, только решил он «на отдых» в укромное место отправиться – в водопроводную траншею. А может быть, упал туда нечаянно, кто знает. Тракторист Колька Силин должен был ту траншею землёй забивать, потому что подрядчики ребята из «Мелиоводстроя», давно уже уложили трубу. Подъехал Колька на бульдозере, начал землю засыпать и вдруг даванул на педали, глаза колесом. В траншее лежала взлохмаченная голова на трубе. Колька оцепенел даже. Завхоз Кузьмин спокойно отдыхает, только лицо да ватник до неузнаваемости в глине вымазаны и даже волосы превратились из чёрных в рыжие. С трудом растолкал он Кузьмина, тряс его полчаса, в себя приводил, а потом с помощью трёх мужиков выволок, как бревно, из глубокой траншеи, поставил на ноги.
Глядит сейчас Егор на Кузьмина, и смех душит. Вот тебе и «неизвестные мне лицы»! Так и жизнью бы за вино поплатился. Спросил, посмеиваясь:
– Ну как, Степаныч, в траншею больше не попадал?
Кузьмин заморгал по-детски глазками, зашмыгал носом:
– Враки это всё, Егор Васильевич. Колька Силин наврал. Он ведь сочинитель, каких Господь Бог не придумал.
– Так уж и наврал?
– Истинный крест! – Кузьмин даже руку поднёс ко лбу, точно и в самом деле решил осенить себя крестным знамением. – Врать-то мне резона нет.
– Ну, а мужики, которые тебя из траншеи, как деревянную колоду, выволакивали, они что, тоже врут?
Кузьмин опять нахохлился, вытянул по-петушиному шею, но ответить не успел. Дверь в председательский кабинет приоткрылась, и кучерявая голова Степана Плахова просунулась в проём, пробасила:
– Можно?
– Можно, можно – миролюбиво сказал Дунаев, хотя на душе закипело.
Плахов вошёл медленно, ногу к ноге в кирзовых сапогах на ковёр поставил, как солдат, поздоровался кивком головы. Был Степан без шапки, в дублёном полушубке, ещё свежем, не заляпанном мазутом, и брюки в сапоги заправлены тёмные, праздничные. «Ага, – про себя с удовольствием отметил Егор, – всё-таки готовился, пришёл разнаряженный, значит, проняло». Он посмотрел на завхоза, махнул рукой.