— Порядок! — отозвался Кедров. Настроение немного улучшилось: к вечеру он доберется до Залучья, а там наверняка подвернется подвода, и он ночью, самое позднее к утру, будет дома.
Грузовик громыхал по разбитой дороге. Ветер бил Кедрова по спине, толкал в плечи, холодил шею. Было непривычно видеть кругом тихие поля, не изрытые зигзагами траншей. И только дорога, избитая, исковерканная, с объездами и промятыми мосточками, все еще оставалась той, военной, И в деревнях, когда Кедров внимательно приглядывался к ним, он находил следы войны: собранные из обгорелых бревен низкие избенки, вытаявшие из-под снега старые фундаменты, полуземлянки в косогорах со щетиной прошлогодней травы. Но радовали глаз золотистые стены новых домов, подведенные под небесный цвет наличники, белизна свежего теса крыш. Здесь ведь война отколесила в первые же годы…
— Вы бывали в Коровьих-то Лужках? — спросил Дмитрий Баблюка, когда остановились у речки, которую миновали вброд. Неподалеку из воды торчали сваи моста, то ли порушенного войной, то ли уже после сгнившего. Баблюк с ведром, склеенным из камеры, побежал за водой, чтобы долить в радиатор.
— Как же, бывал. Бабьей деревней зовется. Мужиков там немцы утопили в озере.
— Знаю. Отец мой погиб…
— Так вот с тех пор почти что одни бабы и живут.
— Про Авдотью Семеновну, тетю Дуню, не слыхали? Кедрову. Дом с проулка первый…
— Да разве там что осталось? И по улице, и по проулкам все огнем выхлестало. Осень придет — по грибы рванем, бывало. Грибные там места по Коровьим-то Лужкам. А деревня… Нет, в деревню не заглядывали, где там знать кого.
Баблюк долил в радиатор, опять обошел машину, попинал сапогом скаты — они гулко пели, — спросил:
— Где причастило-то? Не в логове ли зверя?
— Нет, в Рудных горах, в Чехословакии. До Праги не дошел и логова зверя брать не пришлось. А вы?
— Крутил баранку до Кенигсберга. А ныне по указу — марш домой. Да вот тоже не осталось ни кола ни двора. Пристал к девчонке в городе, жениться переспело уже, а у ней — общежитие, у меня — сельповская сторожка. Рванем?
И запел чистым голосом:
Предупредил:
— Держись, товарищ капитан! Самое ухабистое место.
Но вел он машину все же осторожно, приноравливался к выбоинам и объездам — берег свою будущую мать-героиню, и Дмитрий, усевшись теперь лицом к кабине и вцепившись в борт для страховки, расслабил руки, оглядывая полузабытые места. Все вокруг так не походило на то, что он помнил когда-то. Там, на берегу реки, тогда мрачновато темнел сосновый бор, сейчас река просвечивала сквозь редкую поросль ольхи, а там подсосеночки забежали далеко в поля, подступили к дороге. Здесь, он помнил, стояла деревня. Какие наличники белели на домах! Он еще не знал, что такие наличники режутся из осины. Осина не темнеет, ее и красить не надо. Деревня стерлась, и, наверное, никогда уже не пройдет тут босой старик по теплой пыли деревенской улицы, не побежит вперегонки крикливая ребятня. Ушла жизнь, как вода из засыпанного колодца — не зачерпнешь ведром.
Переваливаясь с боку на бок, шел полевой дорогой сельповский грузовик, а вокруг качался и переваливался горизонт, качались и переваливались поля и перелески, села с белыми тычками уцелевших колоколен, деревни с осиновыми наличниками. И ветер, ветер… Он дул в лицо, прохладный ветер полей, пахнувший талым снегом и прелой землей.
Как бывает в таких случаях, скаты все же подвели столь внимательного к ним рыжего Баблюка, и часть пути Кедрову пришлось идти пешком. До Коровьих Лужков он добрался ранним утром, когда озеро дымилось туманом (то озеро, где в сорок первом произошла трагедия). За туманом едва видны были голые каменистые берега с заметными обвалами военных сооружений.
Дмитрий сидел на холодной сырой земле — нога ныла, ей было тесно в сапоге, — и глядел, как разгорался восток и начинал теплиться туман над озером. Деревня еще спала, ни один звук не нарушал тишины. Это было непривычно и странно, и казалось, будто она вымерла. Он не хотел идти домой в этот ранний час, не хотел будить мать. Пусть она еще поспит немного. Раньше она ведь тоже давала им поспать хотя бы десять лишних минут, а разбудив, приговаривала: «Прихватили чуток на сон, теперь на сборах поспешайте». В доме все были приучены к настоящему солдатскому темпу одевания, умывания, завтрака. И пусть мама сейчас немного поспит.
Он откладывал встречу с родным домом: боялся встретить его пустым…