Сколько лет она не видела, как оперирует Жогин?.. Вечность! Она взглянула на его руки, знакомые руки хирурга Жогина — узкие ладони, длинные крепкие пальцы, — и ужаснулась: они делали операции врагам… Руки Жогина… Какой ужас! Она не могла смотреть, как эти руки вскрывают череп Ертюхова. Но Надя увидела: Жогин легко вскрыл череп. Вот он, мозг человека, простой, если вот так его рассматривать — в отделах и функциях, и бесконечно сложный, если попробовать разобраться в его связях.
И опять же легко Жогин идет в мозг. Мимо артерий и нервов — и стоп! Нож остановился: осколок! Операционное поле обсушивается марлей, и Надя видит край рваного железа. В мозгу! Как еще до сих пор жив этот бывший лейтенант?
Жогин взглянул на Надю, встревожился, увидев ее бледность, но он не мог отвлекаться и сказал, как бы причитая:
— Многослойные спайки… Стволы сонных артерий. Зрительные нервы. Иду дальше!
— Да! — подтвердила она, вдруг увидев всю бессмысленность того, что они делают. Кто сумеет выбраться из сплетения сосудов и нервов? Как отделить металл от живого? В чудо она не верила, а тут должно быть чудо. Но ведь он не может не идти дальше. Не пойдет — смерть, пойдет — то же.
Она видит, как легко и свободно ведет рука Жогина нож между железом и нежной сонной артерией, будто отделяет кору с весеннего талого прутика. Идет, идет нож… Медленно и быстро… Если сравнивать с обычными скоростями движения, это незаметно для глаза; если вспомнить, что движение происходит в тканях мозга и что не миллиметрами, а микронами измеряется здесь расстояние от жизни до смерти, то скорость движения ножа в руке хирурга покажется невероятной.
Осколок откачнулся, он уже не держался спайками. А теперь то же самое предстояло сделать со зрительными нервами.
«Это невероятно. Нет ни у кого таких рук… Но я не могу полюбить их снова, вот в чем суть».
Она уже знала, что Ертюхов родился как бы заново… Оставалось извлечь осколок. Если он отделится, дальше все проще. Осколок отделился…
«Почему у него все так легко? И он не устал даже, а я устала. Тупею и отстаю в каждодневных поездках, недосыпании, мелкой вражде, в борьбе за то, что кажется нужным только мне одной, а другим вовсе и не нужно…»
— Шьем! — услышала она голос Жогина и очнулась. — Расстроена? Что-то не так?
— Все так! — сказала она и отошла.
Ассистенты принялись за работу.
На минуту появился Буданков, поздравил Жогина. Наде он кивнул, и морщины у его глаз дрогнули.
Из института Надя и Жогин вышли вместе.
Жогин как хирург необычайно вырос. Наде хотелось сказать Жогину хорошие слова: она мало видела таких молниеносных — всего три часа! — точных операций и все еще находилась под впечатлением увиденного, но ей мешал быть откровенной пережитый страх.
А он шел тихий и усталый, постаревший и похудевший сильно, такой одинокий и, кажется, не нужный никому. И она подумала: «Несчастный…»
Первым заговорил он:
— Если все будет нормально, я скоро, очень скоро войду в большую хирургию. Пусть даже исход сегодняшней операции омрачит нас, все равно я должен войти и войду, хотя и чуть позже. А это мне так нужно! Ты понимаешь, Надя?
— Да, — сказала она.
Они шли Оружейным переулком к Садовому кольцу. Порошил снег, и Надя вдруг подумала о Дмитрии, представила его в классе, а то вдруг вместе с Серым в лесу.
— Что ты считаешь в моей жизни самым тягостным для тебя? — спросил Жогин. — Я тебе обо всем рассказал. О Катрин, моей жене, ты слушать не хочешь. Она тебя тревожит?
— Но почему меня должна тревожить твоя личная жизнь? — Она вдруг рассердилась на себя, что не может ему рассказать о том, что пережила на операции. Все же сказала с решительностью: — Давай не будем об этом. Мне надоели разговоры о твоем прошлом. Ты жив, опять стал советским гражданином… Ты очень вырос как хирург. Что же тебе надо? — И подумала: «Ему еще нужна любовь, да… — Озлилась на себя за то, что не могла его сейчас возненавидеть. — Странно все это! А почему? Почему?»
Надя избегала встреч с Жогиным. С тех пор раза два они виделись в институте, у постели Ертюхова. Лейтенант уже вставал. Зрение его медленно восстанавливалось. Говорил он куда свободнее. Дыхание у него стало лучше.
Это была их последняя встреча.
Они шли по улице Воровского к Арбату. Редкие прохожие, кутаясь от стужи, торопливо пробегали мимо них, иные с удивлением поглядывали на парочку, которая шла медленно и не замечала ни мороза, ни позднего времени.