ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ
Кедров всю неделю безвыездно был в школе. Директорство и уроки съедали все время. Как на грех, еще приехал инспектор из роно. Вырваться в лес не удавалось, но сегодня он задумал отложить все дела и пройти по своей заветной тропе. И Серый заленился, стал скучный, даже шерсть у него свалялась, как у самого последнего захиревшего пса.
Вышли они на знакомую тропу после полудня, когда кончились занятия. В лесу лежал нетронутый снег, и на лапах елок он был свежий и пышный.
Легко скользили лыжи. Кедров мог бы, конечно, идти быстрее, но, видя, как вязнет по грудь Серый, придерживал шаг, останавливался, чтобы сделать пометки в записной книжке, на этот раз настоящей, присланной Надей из Москвы, а не сшитой из восьмушки ученической тетрадки.
— Ты стал слишком тяжел для охоты, — посетовал Кедров, оглядываясь на пса, — а нам сегодня же надо вернуться домой. Ты, наверно, уже забыл о доме, все торчишь в школе. И забыл ту, которая завтра приедет? Мы должны ее встретить честь по чести, у самого поезда. Ей это будет приятно, хотя, я должен тебе сказать, хуже повода для приезда и не придумаешь.
Он услышал, как собака взвизгнула. Преодолевая глубокий снег, Серый нагнал его, а потом и опередил. Вначале ему подумалось, что Серый понял его и потому заторопился, а он не хотел, чтобы пес выбивался из сил. Заговорил, стараясь успокоить Серого и самого себя:
— Жаль, что я сделал тебя слишком умным. Собаке это «слишком» ни к чему, если она имеет мало практики. Ну что ты будешь переживать за меня? Какое твое собачье дело до наших переживаний? Но за тебя бы я переживал, случись что с тобой. Особенно если бы ты в чем-то предал меня. Знаешь, пес, мое несчастье, что я еще не знал ничьей измены. Меня не предавал друг. Не предавала жена. В разведке не подводил мой напарник. Получается, что я никогда не был виноват? Если изменяет тебе женщина, говорят, что виноват только ты. Если изменил тебе напарник в разведке, значит, опять же виноват ты — выбирай умеючи. Но все это так, если только на словах… В жизни все куда сложнее, пес! Вот у нее, которую мы пойдем завтра встречать, все получается иначе, чем можно было бы ожидать. Она живет не для себя и не столько для нас с тобой, сколько для тех, кого не знает, но вот почему-то ее никак не поймут. И знаешь, пес, как это прискорбно, когда тебя не понимают?
Серый уже поднял на крыло несколько белых куропаток, они взлетали с треском и грохотом, как облачка снежных взрывов, и белыми снарядами пропадали в чаще. Тетерева подпускали их совсем близко, доверчивые до мечтательности, выжидали да выглядывали что-то. Двух они взяли — чем-то надо встретить ту, которую они ждали.
Ветер дул в лицо, и, чем дальше шли они, тем больше проявлял Серый беспокойства, оглядывался, на хозяина, ожидая команды, нетерпеливо скулил. Значит, наносит запахом крупного зверя, не иначе. Какого? И вдруг Серый исчез, мгновенно скрылся за буреломом, уже проросшим молодым ельником, его злобный лай донесся откуда-то издалека. Кедров свернул в сторону и заспешил на лай: что бы это могло означать? И тут же нашел ответ: след медведя! Откуда в такую пору? Шатун? С ним шутки плохи. Дмитрий остановился. «Сменить заряды. Черт возьми, догадался ли взять жакан? Хотя бы один…»
Жакан нашелся, два патрона лежали в кармане куртки, как когда-то он хранил взрыватели от «Ф-1». Он успел перезарядить один ствол, как из ельника, прямо к его ногам, выскочил Серый и тут же, вслед за ним, с треском ломая ветки, вывалился огромный лохматый медведь. Маленькие глазки его, налитые кровью, были обозленно-обиженными, пасть широко раскрыта. В первый миг Кедрову показалось, что зверь мирный, вот сейчас он, увидев человека, начнет пятиться и, скрывшись в кустах, задаст стрекача. Но все произошло иначе и в какие-то несколько секунд. Медведь зарычал и с невероятным проворством бросился на человека. Вскинуть ружье уже не было времени… Кедров не заметил, как Серый метнулся под ноги зверю, тот заревел от досады и злости, размахнулся лапой, и собака, страшно визжа, отлетела к кустам. Этой маленькой задержки хватило на то, чтобы Кедров успел выстрелить, нагнуться за ножом и выхватить его из-за голенища. Огромная тяжесть навалилась на него, и он, не чувствуя боли в разорванном левом плече, не выпуская ножа из руки и чувствуя, как лезвие все уходит и уходит куда-то, стал падать на землю вместе с волосяной, ужасно пахнущей тяжестью.
Кедров пришел в сознание от начавшейся рвоты — рот был забит медвежьей шерстью. Трудно выбирался из-под туши зверя. При каждом движении плечо и спину обжигало, точно огнем. Они порядочно осели в снег, протаяли, и теперь Кедров здоровой рукой вырыл сбоку нишу и выкатился в нее. Медвежья кровь еще не успела застыть на куртке. От нее слиплись волосы. А может, это вовсе не медвежья кровь, а его? Левая рука висела плетью. Хватаясь правой за согнутую елочку, Кедров трудно встал. Дрожа всем телом, выплевывал омерзительную шерсть, кажется, ей конца не будет…