Уже смеркалось. Огляделся. Вот оно, поле стремительной, как бой разведчиков, схватки. И с кем? Как же это, право… Зверь повержен, лежит тяжелой глыбой, а он жив? Вот если бы только не кружило голову. Он пошатнулся, елочка спружинила, и это помогло удержаться на ногах. У кустов что-то темнело в снегу… Серый? Хватаясь за елочки, Кедров подошел к мертвой собаке, склонил голову. В этой схватке могли остаться в живых или он или собака. Остался он… Собака погибла. Обидно, что он не смог сберечь ее… Такой собаки у него больше не будет…
Он стоял, качаясь вместе с тоненькой елочкой, и трудно соображал: куда же ему лучше идти? Теплые Дворики — нет, до них он не дойдет. На хутор, к Павлу Матвеевичу?.. И до хутора далеко. Пожалуй, ближе всего старица. Там домик… Он отлежится… соберется с силами. Вот только чем бы прикрыть разорванную куртку — холод сковывает спину и плечо.
В Новограде у Надежды Игнатьевны осталось время лишь навестить в областной больнице Колеватову. Та уже оправлялась от стенокардии.
— Закончила учебу? Неужто? — озадаченно спросила Анастасия Федоровна, и блеклые голубые глазки ее оживились; — Быстро! Да, времечко летит… летит…
Встретились они в больничном парке: старый доктор прогуливалась перед сном.
Надя рассказала, зачем едет в Теплые Дворики, и спросила, не известно ли ей что. Анастасия Федоровна ничего не знала.
— Берегли от дурных новостей, а добрых, видать, небогато. Да, недавно заходила Манефа, проговорилась. Ну ты знаешь ее. Обо всем свое суждение имеет. Вот и высказалась насчет Антона Васильевича. Копает, говорит, под Надежду Игнатьевну. Смерть Анисьи намеревается отнести за твой счет.
«Вот оно что!» Надя задумалась. Они шли по широко расчищенной аллее парка. Надя то и дело придерживала свой размашистый шаг, чтобы не утомить еще слабую Анастасию Федоровну.
— Замысел его понятен, — останавливаясь и тяжело вздыхая, сказала старая женщина. — Он хочет, чтобы ты не возвращалась. Меня извел разными придирками, едва инфаркт не заработала.
— Беречься вам надо, Анастасия Федоровна. Знаю, без вас трудно в Теплых Двориках. Поправляйтесь. К весне путевку для вас выхлопочу. В Кисловодск, — пообещала Надя.
— Да уж где нам! — отозвалась Колеватова и схватила Надю за рукав: — Послушай, ты можешь все это подробнее узнать у Манефы. Здесь, она, в Новограде.
— Да что вы?
— Для всех нас новость была… Постой, как ты ей теперь приходишься? Золовка!
— К брату не пойду, — сказала Надя. — Не могу представить, как встречу его и Манефу вместе.
— А к Цепкову зайди. И непременно. Знаю, ждет.
— Зачем? Успею еще.
— Ты член комиссии обкома партии и облисполкома (понимаешь!) по охране здоровья детей. Такую недавно учредили.
— Вот это здорово! — оживилась Надя.
— И еще я слышала… — Анастасия Федоровна замялась: выдавать ли тайну? — Вишняков уходит. Иван Павлович о тебе подумывает.
— Интересно! Спасибо за новость! — сказала Надя. — Но мне пока не до этого.
Они распрощались.
…Теплые Дворики. Утренние дымы над домами. Сверкающая под ярким солнцем поляна. Огнисто горят стекла в окнах детского корпуса. Будто обгорелые, чернеют три дуба над домом с белыми резными наличниками. Это дом Кедрова, ее дом.
Нет, никогда еще она не возвращалась сюда, в Теплые Дворики, чтобы ждала ее здесь не радость, а самая обидная обида — недоверие. И как оно свило тут гнездо за короткие месяцы ее отсутствия? И почему свило?
Дома мужа не было. Она поставила чемодан у порога и вышла — надо было спешить на кладбище…
Они стоят перед вскрытой могилой: Надя, Семиградов, судебные эксперты — маленький старичок, которому холодно, и он вытирает капли с посиневшего носа, и сорокалетняя женщина в белом полушубке, напомнившем Наде фронт. Вохминцев в стороне, похожий на секунданта.
— Поднимаем! — командует Вася-Казак. Четверо мужчин берутся за веревки. Гроб не хочет отделяться от земли, его прочно засосала глина.
Подошел Вохминцев — он в полном блеске прокурорской формы, — встал рядом с Надей. «Этот ничего не забывает и не прощает — черта людей трусливых и завистливых», — думает Надя и говорит: