— Это личное оскорбление… Я вынужден покинуть…
— Подождите, доктор, я еще не закончила. Почему оскорбление, да еще личное? Меня ведь не примут в команду боксеров, если даже я очень захочу… Но сейчас волнует даже не это. Доктор Семиградов во время диспансеризации не осмотрел Анисью. Он даже не знал, что она беременна. Если бы не забвение врачебной совести, женщина и ее ребенок были бы живы. Вспомните, это не первое нарушение дисциплины доктором Семиградовым. А что такое дисциплина? Прежде всего обязательность перед самим собой, а затем и перед людьми.
— Вы хотите с больной головы…
— У кого больная, а у кого… Это теперь все видят. Эксгумация… Вы ее затеяли.
— Я искал истину.
— Истины потому и остаются истинами, что ищут их честно и с честными намерениями. Неблагородный вы человек. Я не могу вам верить. Тот, кто превращает поле борьбы за здоровье народа в поле интриг и нечестных поступков, тот не может носить звание врача.
— Не вы мне его присваивали! — Семиградов шагнул от окна и остановился посреди кабинета. — Это расправа! — выкрикнул он. Красивый его баритон осекся.
— Не расправа, запоздалое «открытие» доктора Семиградова. Так точнее.
— Вы поплатитесь за это! У прокурора подготовлена для вас подписка о невыезде.
— Зачем выдавать чужие тайны? Да и подписку я уже дала сама себе: вот приказ о том, что приступила к исполнению обязанностей главного врача. Второй приказ, который я не успела написать, — об увольнении врача Семиградова за многократное нарушение приказа о диспансеризации, что привело к тягчайшим последствиям, я ставлю на обсуждение коллектива. Какие будут мнения?
— Я «за»! — сказала Зоя Петровна.
— И я, — чуть слышно проговорила Лиза.
— И я…
— Я тоже…
— Есть другие мнения? Нет. Все свободны.
— Это вам не пройдет, нет! — крикнул Семиградов, выбегая из кабинета.
В кабинете остались Надя и Зоя Петровна. Зоя подошла к столу, тихо присела. Надя подняла голову.
— Ну что, ругать станешь? Накатилось на меня, не могла остановиться.
— Ругать не стану. Но никто не ждал сегодня этого.
— Лечить людей может лишь тот, у кого чистые не только руки, но и мысли. Разве это не так? Семиградов не может быть врачом.
Как всегда, будто она никуда и не уезжала, Надя сделала обход, приняла больных. Опять одна, как было в тот самый первый день, когда сбежал Михаил Клавдиевич.
Все начиналось сызнова…
«Где же Дмитрий? Странно, не приехал. — И впервые заволновалась: — Не поверил? Забыл? Стал равнодушен?» Раньше никогда она не думала об этом. Как шла жизнь, так вроде бы и должна идти. Ей и в голову не приходило, что может что-то случиться, что он может разлюбить ее, остыть, ему может понравиться другая.
«О чем это я думаю? Зачем?» — пыталась она отогнать непрошеные мысли, но они сами приходили и оставались с ней надолго, разрастались, становясь мучительно острыми, огромными и важными, куда огромнее и важнее, чем все то, что произошло у нее в Москве и сегодня в больнице.
«Почему же ты не приехал, Дмитрий? Разве мог ты забыть, что мне было бы легче, когда ты тут? — думала она, с трудом сосредоточивая внимание на том, что ей говорили и что она видела вокруг себя. — Пожалуй, лучше уйти домой, домой! Может, он уже дома…»
Дмитрия не было. Дом был натоплен, прибран, но пуст. Кто же ему топит и прибирает? На всем чувствуется женская рука… Вот и носки заштопаны, нижнее белье выстирано, выглажено, сложено аккуратной стопкой на комоде. Надя ходила из угла в угол большой комнаты, но длинный, полный событиями день утомил ее, она села в кресло и задремала.
Вдруг сквозь сон услышала осторожные шаги и, чуть приоткрыв глаза, увидела женщину. Она, стоя к Наде спиной, ловко складывала в комод белье, сноровисто, на ходу стирала пыль с ящиков. Видно, она делала это не впервой. Лизка Скочилова! Движется, как мышка, неслышно.
— Лиза! — Надя выпрямилась, стала тихо подниматься из кресла.
— Ой, вы не спите! Так мне не хотелось вас будить! — заговорила Лизка, искренне огорченная. — Не приехал Дмитрий-то Степанович. Так переживаю, так переживаю!
— Это ты тут убираешься? — Надя не хотела выдать своего душевного состояния, но помимо воли голос прозвучал не то насмешливо, не то тревожно.
— Я, Надежда Игнатьевна, — сказала Лизка потупившись. — Жалко ведь Дмитрия Степановича, почти как Васю жалко, — вновь обидно для Нади призналась Лизка. — Ну, я печку топила, варила кое-что, да только он мало дома обедал, разве по выходным. А так — то в школе, то в лесу. И боялась еще за Тимку…