— Поднимите кофту, — попросила врач.
Живот плоский, напряжен. На боли больная уже не жалуется. Лишь в расширенных зрачках застыл ужас.
— Позовите мужа.
Еще час назад Надя и подумать не могла, что после чудесного утра, которое она только что прожила, будет вот это, неизбежное — операция. И никуда ей уже не деться и некуда отступать.
Гремя о порог костылями, ввалился мужчина лет сорока. Он был небрит, темные диковатые глаза опухли и покраснели.
— Доктор, миленькая… Спасите ее. У нас четверо… Мал мала меньше.
— Тише! Я спрашиваю, вы отвечаете. Вы не служили в армии?
Долгушин покорно замолчал, придавил в горле всхлип, кадык на заросшей шее запрыгал.
— Жаловалась на что?
— Боль. Криком кричала, в урез. Жгутом вилась.
— Крови изо рта не было?
— Утром.
«Прободение. Может быть, уже перитонит… — подумала Надя, холодея. — Как же без рентгена? Я так мало делала полостных операций. Была бы Сима… А что умеет Манефа? Есть ли новокаин? А халатов нет — автоклав попортился. Да, а пенициллин… Неужто нет пенициллина? И кровь нужна. Какая у нее группа крови?»
— Температура? — обратилась она к Манефе.
— Тридцать восемь и пять.
Надя снова задумалась. Прошла минута, не больше, но она показалась ей вечностью, минута, которая должна решить, возьмется она за нож или оставит на совести Михаила Клавдиевича жизнь Дарьи.
Долгушин стоял перед ней, крепко прижимая к бокам костыли, как по команде «Смирно», и неотрывно следил за лицом доктора. Оно было то нерешительным, то воодушевлялось, хотя поза ее оставалась прежней: врач казалась спокойно-усталой. И, только посмотрев на больную, увидев тусклый взгляд, она преобразилась: в спине, руках ее появилась напряженность.
— Манефа, — сказала Надежда Игнатьевна, вставая. — Пойдем на чревосечение. Прободение язвы желудка. Картина типичная. Поможете мне?
— Чем могу, доктор. Но только так ли это?
— Манефа, у нас нет времени. Готовьте больную, инструменты. Перчатки есть? Быстро! А пока камфару. Есть ли пенициллин? Нет?! Боже! Да, у меня, кажется, с собой. А кровь? Группу не знаете? Тогда — у кого первая?
Манефа задумалась и вдруг обрадованно:
— Из наших у Зои Петровны. Точно знаю!
— Пойдет она на это?
— Пойдет! Зоя — да не пойдет!
— Позовите ее. — Надя достала карандаш, написала на уголке истории болезни: «Новоград, телефон 63-24, Серафима Андреевна Чикулаева. Срочно привезти: пенициллин, кровь первой группы, стерильный материал». — Пусть Зоя Петровна срочно позвонит. Тут я все написала. Кто мне подаст воды, мыла?
«А если уже поздно? — опять возник этот проклятый вопрос. — Да… Но как это сказал ей однажды Жогин? Если поздно, все равно один конец. А если не поздно, то два конца. Значит? Не задавать себе глупых и трусливых вопросов…»
А если они сами задаются? Если приходят, не спрашиваясь? Жогин еще говорил, что каждая операция, то есть прикосновение к человеческому страданию, оставляет на лице хирурга новую морщину, зато спасенная жизнь стирает их все.
«Сколько морщинок на моем лице оставляли человеческие страдания, и сколько раз все это стиралось спасенными жизнями…»
Подготовка шла так медленно и так безалаберно, что Надя снова подумала о тщетности своих усилий. И кроме того, она никого не знала из этих суетливых и беспомощных сестер, но должна верить в то, что они смотрят с ней одними глазами, делают с ней одними руками. В каком виде оказалось хирургическое хозяйство, она себе и представить не могла. А если бы знала все это заранее, взялась бы она за операцию?
И тут еще Манефа прибежала, бледная и злая до бешенства: сестра Лизка Скочилова распаяла шприц, единственный, последний. Убить ее мало за это.
— Возьмите, вот… И успокойтесь. — Надя достала из саквояжа шприц, который по привычке захватила с собой, и сказала: — Попросите Михаила Клавдиевича… (Может быть, он мне поассистирует?
— Он не может встать.
— Сделайте ему новокаиновую блокаду.
— У нас один шприц. — Манефа взяла себя в руки. — Нам так стыдно, мы ведь не делали серьезных операций, отправляли больных в район, в область.
— Ладно, об этом потом. Пусть скажут Михаилу Клавдиевичу, что я очень прошу его. Операция по поводу прободения язвы желудка, и я хочу посоветоваться.
Но Михаил Клавдиевич не пришел, и доктор низким от волнения голосом отдала команду начать. Осторожным и легким движением она вскрыла живот. Не видела, как Манефа приподняла крутые брови, но Зоя Петровна нахмурилась в ответ: внимание!