Стихи Некрасова тоже были для Нади нераскрытой тайной. Почему их любила мать?
ГЛАВА ШЕСТАЯ
— Мама, я совсем тебя измучил с этим домом. Лучше бы не начинать…
Мать месила у стола тесто в старой липовой квашонке — ее Кедров помнил с детства, — проворно распрямилась, с беспричинным испугом взглянула на сына. На худеньких руках ее, оголенных до локтей, белело тесто. Оно было еще жидковатым и медленно сползало, оголяя желтую, какую-то неживую кожу.
— Что ты, Митя, что ты! — В голосе ее послышалась растерянность. — Одной-то мне на век хватило бы и этих обгорелышей. А когда мужик в доме… — Она не договорила, и на лице ее появилась тихая улыбка. — Теперь у нас дом, как у всех… — И она снова принялась за тесто.
Весну Дмитрий провозился с домом. Помогал ему дядя Никифор, приезжавший в Коровьи Лужки. Они подрубили избу, приподняли фундамент, заменили нижние сгнившие венцы и верхние, изглоданные огнем, настелили новый пол. Дядя Никифор научил Дмитрия резать из осины наличники, которыми украсили все окна. Пустили и по карнизу. Теперь стоял не дом — одно загляденье.
Вдоволь наговорились о войне, у обоих было что вспомнить — дядя Никифор партизанил в Карелии, навидался всякого, а Дмитрию — тем более (путь его прошел почти что от родных мест и до самой серединной Европы). И хотя оба были немногословны, за полтора месяца они кое-что друг о друге узнали. Дядя Никифор, заядлый охотник и рыбак, в свободный час норовил ускользнуть на реку, возвращался радостно-возбужденный и в то же время раздосадованный: «Казарок видел… Шилохвость…» Укорял Дмитрия: «Почему потерял интерес к птице? Нога не дает? Какой раньше охотник был, белку бил в глаз. А как понимал природу! Какие записки публиковал! Что за порча нашла?» Дмитрий долго не открывался, соглашаясь: «Да, нога. Вот подлечусь…» Но Никифор не дурак, кто-кто, а он-то уж знал молчаливо-упрямый характер Мити. По прежним временам безногий приполз бы на берег, чтобы хоть одним глазом взглянуть на утиный выводок, в лес приполз бы хоть часок послушать ток косачей. Не он ли еще в юности ночами просиживал над Бремом? Не он ли знал «в лицо» чуть ли не всех птиц северо-запада России? Не он ли еще студентом вынашивал интересную проблему: «Птицы малых рек»? А разве не он взбирался на вершины высоченных елей и осматривал гнезда грозных ястребов-тетеревятников? А с какой дотошностью вел он дневники, делая в них точные рисунки птиц, расположения и строения гнезд… Куда это делось? Война?
Однажды Никифор как бы невзначай обронил: «Знаешь, Митя, как только тут у вас порушили мельницу и ушла большая вода, птица по берегам ополовинилась…» Он видел, как в Дмитрии все напряглось. Не докурив, он зло бросил папироску. Но вот снова сделался спокойным и деловито взялся за топор. Прошло, наверно, не меньше получаса, как он с размаху воткнул топор в бревно, спросил осторожно: «Откуда знаешь?» «Что знаю?» — удивился дядя Никифор. «Да насчет водоплавающих». — «А-а, подсчитал, как ты раньше. Иду, а они взлетают, иду, а они — фиють… Беру на заметку: казарок столько-то, крякв, свиязей, шилохвостей». «Ну и что?» — Глаза Дмитрия вспыхнули любопытством. «А что? Мало взлетов. Вполовину, говорю. Это примерно… Неточно считал. Отвлекался, о другом думал…» Дмитрий опять долго молчал, потом сказал тихо, запоясываясь ремнем: «Порвал я со своей наукой. Кому она нужна в эту пору? Вот избу построили — дело. Стану переучиваться».
Поворчал дядя Никифор, помолчал Дмитрий. Рассталась недовольные друг другом.
Вскоре мать заметила: Дмитрий заскучал, стал подолгу засиживаться на дворе, держа на солнце разбинтованную ногу. Взгляд отсутствующий и тоскливый пугал мать, которая все еще надеялась, что приживется сын в деревне, раз о доме забеспокоился. Уж не для нее же одной такие хоромы! Как бы узнать, о чем он думает. Спросить? Не так спросишь — обидишь зря…
Вот и сейчас, сидит у стола, а вроде нет его в избе. Заговорит о чем-то, что для нее и непонятно и неважно, а потом опять замолчит, будто исчезнет. Она месит, месит тесто, валяет пшеничники, ватрушки наливает, пироги гнет, оглянется: сидит ли? Сидит и в окно смотрит. Что ему в окне-то кажется? Или беда какая нашла? А когда сын заговорит с ней, губы у нее сами по себе складываются в улыбку. Слышался ей в его голосе то голос мужа Степана, то сына Архипа, то Любки… Только голос Мити она не спутает ни с чьим другим — это живой голос.