— Мам, я на речку пройдусь? — слышит она Митю. Он встает, берет палку из угла.
— Иди, — говорит она, — а к завтраку возвертайся. Смотри не припоздай!
— Ладно, мам…
«Мам» (так они все звали ее)… И сейчас Архип и Любка так же зовут ее, когда до нее доходят их голоса. Ласковые у нее дети… Вот и Митя…
Она оглянулась: за Дмитрием захлопнулась дверь. И тотчас чей-то голос, она еще не разобрала чей, стал пробиваться к ней издалека. Она ждала его, и сморщенные губы ее сами собой складывались в улыбку.
Огородами Дмитрий прошел к реке. Справа, в пойме, уже косили. После стольких лет он впервые вновь увидел с высокого берега журавлиный клин косарей на зеленом поле излучины. Люди казались такими же маленькими, как журавли в бледно-голубой выси ранней осенью. Луга под уклон скатывались к реке, казалось, журавли садились на болото. В детстве ему нравился покос. Вжикали по траве косы. Там и тут посвистывала сталь под точильными брусками. Звенели отбивочные наковальни. На лугу кое-где оставались маленькие оазисы нескошенной травы — это сбереженные от непоправимого взмаха косы птичьи гнезда. В минуты отдыха мужики и бабы бегали к «своим» гнездам, и настроение у них было как от доброй находки.
Не там ли, в лугах, на покосе, родилась у Мити Кедрова первая любовь к пернатым существам? Не оттого ли родилась она, что люди так бережны были к птичьим гнездам?
…Дмитрий шел вниз по течению реки, где зимой сорок первого немецкие части прорвались на север, к Тихвину. Здесь когда-то мальчишкой он рыбачил в большом мельничном пруду. Далеко в луга отходили языки заливов, заросшие осокой. По берегам и на воде гнездились утки. Особенно любили эти места красношейные поганки, вопреки своему названию красивые маленькие птицы, похожие на уток, с рыжими перьями на голове и черным воротником. С каким визгливым криком носились они над водой, где покачивались на слабой волне их гнезда. Птицы подпускали Митю совсем близко, и он подолгу наблюдал за ними. Удивлялся несказанно их искусству строить гнездо на воде. Оно не тонуло, и отложенные в него яйца были хотя и мокрые, но всегда теплые: в гнезде гнила трава и согревала их.
Ни одного плавучего гнезда он сегодня не обнаружил, Правда, вспугнул с гнезда крякву.
Он помнил свою тогдашнюю «мерную тропу» с километр длиной — от этого залива, в который втекал ручей, и до мельницы. Он знал, сколько тут гнездилось и каких уток. Кряква селилась ближе к протокам и заливам, в густой траве. Когда-то он видел крякву даже на дереве, в чужом гнезде. И он был рад нынешней встрече с ней. Были и чирки. А вот шилохвости не встретил ни одной. Не мог же дядя Никифор ошибиться: такую быструю, как стрела в полете, с длинной шеей, острым, как шило, хвостом любой приметит. Да и гнездится она на открытых местах. Что случилось? Тут проходила война? Ну и что? Проходила, но птицы про нее давно забыли. Память у них куда короче человечьей…
«Ушла вода! — вдруг подумал Дмитрий. — Правильно заметил дядя Никифор. Обсохли протоки. Пруд — это то же озеро… А теперь река обмелела, течение стало быстрым. Корма для птиц меньше. Грунтовые воды… Упал уровень… Леса поредели. Трава растет скудная. Поспевает быстрее. Ранний сенокос разоряет гнезда… Один пруд ушел, всего один, а как нарушились сложившиеся равновесия, ухудшились условия жизни птиц… И только ли птиц?»
Дмитрий сел на бревно у жалких остатков мельницы, вынул из нагрудного кармана гимнастерки сшитый из школьной тетради блокнот. Да, за последнее время маловато прибавилось записей. Строил дом, а птицы обходились без него… Но он-то как обходился без них? О чем он думал? Уставая, иной раз, казалось, не думал ни о чем. На душе было легко и пусто. Думал о Наде, как о чем-то потерянном, безвозвратном: появилась, ушла, оставив в сердце саднящую боль. Боль эта утихала, забывалась. Но стоило в памяти возникнуть Надиному лицу, то прикрытому белой повязкой по самые глаза, то озабоченному, когда две морщинки над переносьем сливались как бы в одну, то насмешливому, когда она говорила: «А ну, смелее, капитан!» — и стоило только появиться этому лицу в его памяти, как саднящая боль возникала вновь, усиливалась. Казалось, он потерял что-то или сделал непоправимую ошибку.