Кора заперлась у себя в комнате, и ее не было слышно. Но спустя час Кашлен постучался в двери к зятю.
— Дорогой Леопольд, — сказал он, — я хочу поделиться с вами некоторыми соображениями; ведь как-никак нам надо столковаться. По-моему, следует все же устроить приличные похороны, чтобы не возбуждать толков в министерстве. Денег мы раздобудем. Да и ничего еще не потеряно. Женаты вы не так давно, неужто у вас не будет детей? Придется немножко постараться, только и всего. Теперь займемся самым неотложным: можете ли вы нынче же зайти в министерство? Тогда я немедля надпишу адреса на извещениях о похоронах.
Лезабль не без досады должен был признать, что тесть его прав, и, усевшись друг против друга по концам длинного стола, они принялись надписывать уведомления в черной рамке.
Потом сели завтракать. Кора вышла к столу, безразличная ко всему, словно все происходившее ее вовсе не касалось; ела она с аппетитом, так как накануне весь день постилась.
После завтрака она тотчас же ушла к себе, Лезабль отправился в министерство, а Кашлен расположился на балконе, с трубкой в зубах, верхом на стуле. Палящее летнее солнце роняло отвесные лучи на крыши домов, и стекла слуховых окон горели таким нестерпимым блеском, что глазам было больно.
Кашлен, в одном жилете, ослепленный потоками света, мигая, смотрел на зеленые холмы, маячившие там, далеко-далеко, позади огромного города, позади пыльных окраин. Ему мерещилась широкая, тихая и прохладная Сена, протекающая у подножия лесистых холмов, и он думал, до чего было бы хорошо, вместо того чтоб жариться на раскаленном балконе, растянуться на траве под сенью деревьев где-нибудь на берегу реки и безмятежно поплевывать в воду. Его томила тоска, неотступное, мучительное сознание краха, непредвиденной неудачи, тем более жестокой и горькой, чем дольше лелеяли они надежду; и, одержимый этой неотвязной мыслью, он произнес вслух, как бывает лри сильном душевном потрясении:
— Старая шлюха!
В столовой, за спиной у него, шумно суетились агенты похоронного бюро и раздавался мерный стук молотка, которым заколачивали гроб. По возвращении от нотариуса Кашлен так и не пожелал больше взглянуть на сестру.
Но понемногу тепло, веселое, ясное очарование этого знойного летнего дня пронизало его тело и душу, и ему стало казаться, что не все еще потеряно. Почему бы его дочери и не родить ребенка? Не прошло ведь еще и двух лет, как она вышла замуж. Зять как будто крепкий, здоровый, хотя и невелик ростом. Будет у них ребенок, черт побери!.. Да и нельзя ведь иначе!
Лезабль крадучись вошел в министерсгво и проскользнул в свой кабинет. На столе он нашел записку: «Вас спрашивает начальник». Он сделал было нетерпеливое движение, возмущенный этим деспотизмом, который опять будет тяготеть над ним. Но жгучее, неукротимое желание выдвинуться по службе подхлестнуло его. Он сам — и очень даже скоро — станет начальством, и поважнее этого!
Как был, не снимая выходного сюртука, Лезабль направился к г-ну Торшбефу. Он вошел с тем сокрушенным видом, какой полагается принимать в печальных обстоятельствах, и даже более того, на его грустном лице было выражение подлинного глубокого уныния, какое непроизвольно появляется у каждого при тяжелых утратах.
Начальник приподнял огромную голову, как всегда, склоненную над бумагами, и резко заметил:
— Я прождал вас все утро. Вы почему не пришли?
— Дорогой патрон, — ответил Лезабль, — мы имели несчастье потерять нашу тетушку, мадмуазель Кашлен; я как раз и пришел затем, чтоб просить вас присутствовать на погребении, которое состоится завтра.
Лицо г-на Торшбефа мгновенно прояснилось. И он ответил с оттенком уважения:
— Тогда, дорогой мой, другое дело. Благодарю вас. А теперь вы свободны, — ведь хлопот у вас, вероятно, достаточно.
Но Лезаблю непременно хотелось доказать свое усердие:
— Благодарю вас, дорогой патрон, но у нас уже со всем покончено, так что я рассчитываю пробыть в учреждении до конца занятий.
И он вернулся в свой кабинет.
Новость облетела все министерство. Из всех отделов приходили сослуживцы, чтобы выразить Лезаблю соболезнование. Впрочем, это походило скорее на поздравления; к тому же каждому хотелось взглянуть, как будет себя вести счастливый наследник.
Лезабль с превосходно разыгранным видом покорности судьбе и удивительным тактом принимал выражения сочувствия и терпел любопытные взгляды.
— Он прекрасно держится, — говорили одни; а другие добавляли: — Как-никак, а в глубине души он, наверно, донельзя рад.
Маз оказался отважнее других и спросил непринужденным тоном светского человека:
— Вам точно известны размеры состояния?
Лезабль ответил с видом полнейшего бескорыстия:
— В точности — нет. Но в завещании названа сумма приблизительно в миллион двести тысяч франков. Я знаю об этом, поскольку нотариус вынужден был тотчас же ознакомить нас с некоторыми пунктами, касающимися похорон.
Все сошлись на том, что Лезабль и не подумает оставаться в министерстве. Кто же станет скрипеть пером в канцелярии, имея шестьдесят тысяч ливров дохода? Ведь как-никак он теперь особа! Кем захочет — тем и будет. Кое-кто полагал, что он метит на депутатское кресло. Начальник с минуты на минуту ждал, что Лезабль подаст ему прошение об отставке для передачи директору.
Все министерство явилось на похороны, и все нашли их довольно жалкими. Но ходили слухи, что такова была воля покойницы. «Это оговорено в завещании».
Кашлен назавтра приступил к исполнению своих обязанностей, а Лезабль, похворав с недельку, слегка побледневший, но по-прежнему прилежный и преисполненный усердия, тоже вернулся в министерство. Казалось, ничто не изменилось в их судьбе. Все замечали только, что оба с важностью курят толстые сигары и рассуждают о ренте, о железнодорожных акциях и ценных бумагах, как люди, у которых карманы набиты банковыми билетами. Спустя некоторое время стало известно, что они сняли дачу в окрестностях Парижа, желая провести там остаток лета.
Все решили, что им передалась скупость покойной старухи.
— Это семейная черта, с кем поведешься — от того и наберешься. Что ни говори, не очень-то красиво торчать в канцелярии, получив такое огромное наследство!
Прошло некоторое время, и судачить о них перестали. Их по достоинству оценили и осудили.
IV
Следуя за гробом тетки Шарлотты, Лезабль, не переставая, думал о ее миллионе. Он терзался яростью, тем более лютой, что вынужден был ее скрывать; из-за своей плачевной неудачи он возненавидел весь мир.
«Ведь я женат вот уже два года, почему же у нас нет ребенка?» — задавал он себе вопрос. И сердце его замирало от страха, что брак его останется бездетным.
И вот, подобно мальчугану, который, глядя на приз, прицепленный высоко, у сверкающей верхушки длинного шеста, дает клятву напрячь все свое мужество и волю, всю силу и упорство и добраться до этой приманки, — Лезабль принял отчаянное решение во что бы то ни стало сделаться отцом. Почему всякий другой может стать отцом, а он нет? Почему? Или он был слишком беспечен? Чего-то не предусмотрел? Из-за своего безразличия и непростительной беззаботности чем-то пренебрег? Или просто, никогда не испытывая страстного желания оставить после себя наследника, он не проявил для этого должного старания. Отныне он приложит отчаянные усилия, чтобы достигнуть цели. Он ничего не упустит и, раз он этого хочет, то добьется своего.
Но, вернувшись с похорон, он почувствовал недомогание и вынужден был лечь в постель. Разочарование было так сильно, что он с трудом перенес удар.
Врач нашел его состояние настолько тяжелым, что предписал полный покой, посоветовал беречь себя. Опасались даже воспаления мозга.
Однако спустя неделю он был уже на ногах и приступил к работе в министерстве.