— Удивительная преданность! Он что-нибудь говорил?
— Бессвязный бред.
— Например?
Вдова задумалась.
— Он вспомнил первую жену, звал "Елена, Елена, спаси". Кричал, что "он перешел грань" и что-то про удлиняющиеся тени.
— Вам ничего не напомнили его слова?
— Нет. Ну, кроме имени.
— Вы знали его жену?
Катерина горько улыбнулась.
— Она умерла, когда мне было три года.
Капитан ни на миг не смутился.
— Ее родственников?
— Ее сын мой пасынок. Больше я никого не знаю.
— Хорошо, — Гастин потер руки, — а теперь еще несколько вопросов…
Мережская дала отмашку слугам, и те унесли на кухню пустые чашки. Судя по всему, господа покинут ее дом не скоро, так что стоило запастись терпением и чаем.
Разговор действительно вышел долгим. Екатерина чувствовала себя не несчастной вдовой, а преступницей, причем вина ее, судя по всему, была уже доказана. На лицах у мужчин крупными буквами было написано, что им «все понятно: вышла молодая за деньги, и теперь безмерно рада, что муж скончался, а то, может, и сама этому поспособствовала». Неприметный человек и капитан не сводили с нее подозрительного взгляда, один только секретарь Талькин смотрел на нее с непосредственным, но незлобным любопытством, и порой ободряюще улыбался. Вид у него был такой, словно ему стыдно за все происходящее в этой комнате, и Катя позволила себе изредка улыбаться юноше в ответ, дабы успокоить его совесть.
После долгих попыток поймать ее на лжи, капитан, явно разочарованный состоявшимся разговором, промолвил:
— На сегодня все.
Екатерина обрадованно подскочила, нарушив этикет. Неназвавшийся мужчина ухмыльнулся. Капитан не обратил на это внимание — он уже ругал Талькина, неразборчиво что-то написавшего во время их беседы. Катя, которую уже тошнило от этих людей, тем не менее мысленно посочувствовала краснеющему пареньку. Впрочем, это не помешало ей отговориться срочными делами и оставить проводы гостей на появившуюся в дверях Аглаю.
Почти бегом покинув комнату, инкнесса поднялась в кабинет мужа, мельком посмотрев на часы. Дело шло к обеду. Захотелось сразу и есть, и спать. Но вдова села дописывать злополучное письмо.
Это казалось ей наипервейшим по важности делом.
В кабинет вошли, не постучав. Светловолосый юноша приятной наружности стремительным шагом приблизился к письменному столу и сел в кресло напротив Катерины. Вдова посмотрела на грязные сапоги, которые только что были закинуты на стопку чистой бумаги, и спокойно произнесла:
— Николай, убери, пожалуйста, со стола ноги.
— Уже командуешь? — пасынок с любовью осмотрел военные ботфорты, потом перевел похолодевший взгляд на Екатерину. — Запомни: я тебе ни клочка отцовой земли не отдам! Ни одной пяди!
Ей под нос сунули фигу. Ну, хоть ноги убрал со столешницы.
— Ты прекрасно знаешь, что мне останется только этот дом и маленькая фабрика за городом. Все остальное ваше.
Катя не смотрела на юношу — боялась, что голос дрогнет, и маска безразличия, столь тяжело натянутая на лицо, исчезнет под его гневным взглядом. Пасынок наклонился к ней, сжав кулаки (и попутно ломая зажатый в одном из них грифель) и зловеще пообещал:
— Ты и этого не получишь! Я отсужу у тебя все до последнего кирпичика! И выброшу из этого дома, как помойную кошку!
Подобное сравнение благородному человеку не следовало ни слушать, ни тем более произносить, так что Катя едва сдержалась, чтобы не поморщиться. Евстафий был бы чрезвычайно удручен, если бы услышал подобное от своего сына. В прежние времена Николай непременно получил бы наказание за неподобающее поведение, однако Евстафий умер, и приструнить мальчишку теперь было некому. Аглая любила его как собственного сына и потакала всем его прихотям, остальные же никакого влияния на юношу не имели, и меньше всех — сама Екатерина. Нельзя сказать, что подобное положение вещей ее не пугало. Потому что существовала вероятность, что задуманное пасынку действительно удастся, несмотря на наличие завещания. Ведь у него гораздо больше союзников, чем у нее. Катя боялась такого исхода дела. Можно, конечно, лицемерно заявлять, что счастье не в деньгах, но Екатерина прекрасно понимала, что человек без дохода — ничто. Ей нужна хотя бы маленькая прибыль и крыша над головой. Не более. Но оказывается даже за такую мелочь ее заставляют воевать. Воевать Катерина не умела. Только слушаться. Так ее воспитали родители. И что делать с агрессивно настроенным пасынком она не знала. Однажды, когда ее брату Георгию было всего лет семь, у него случилась какая-то нелепая детская беда, Катя уже и не помнила, какая, но он тогда навзрыд плакал в папиной библиотеке. В то далекое время ей стало так жаль мальчика, что она подошла и попыталась его обнять в утешение. Георгию это пришлось не по нраву — он ударил назойливую сестру по рукам тяжелой деревянной линейкой и убежал жаловаться матери на ее неделикатность и бесчувственность. После этого инцидента Катерина никогда больше не подходила к брату по собственной инициативе. Но Георг был ей хотя бы кровным родственником, а Николай и вовсе совершенно чужой для нее человек. Человек, который ненавидит ее всем сердцем. Так что как бы жалко ей его не было, она не могла, да и не хотела попытаться быть ему матерью: обнять, утешить, поговорить. И так было понятно, что ее за подобные намеренья ждет только злая насмешка и ничего более.