— Как это? — нахмурился душевный лекарь. Два санитара, стоявших за его спиной, шагнули вперед. Михаил с философским видом обозрел их мускулистые фигуры и пудовые кулаки.
— А так. Ознакомьтесь. Только без рук пожалуйста! Впрочем, у меня есть копия.
Наглый гость внимательно изучил предоставленный ему документ. Царапнул ногтем печать, послюнявил краешек бумаги, по пять раз перечитал каждое слово. Наконец он вернул документ Климскому, и, окинув юриста свирепым взглядом, скомандовал своим сотрудникам:
— Уезжаем.
Его товарищи недоуменно переглянулись, но молча подчинились и следом за ним сели в служебную карету. Когда посетители отъехали, Климский подошел к наемному экипажу.
— Катя, выходи. Все в порядке.
Девушка, бледная и напряженная, покинула свое убежище. Кучер получил деньги и тут же отъехал, обдав оставшуюся у крыльца парочку пылью из-под колес.
— Все хорошо? — спросила Екатерина злого мужа.
— Да, — процедил тот, — просто ненавижу взяточников. — Он обнял ее и поцеловал в макушку. — Идем ужинать?
Инкнесса согласно кивнула.
Наверно, именно так выглядит счастье. Два человека в столовой, больше занятые друг другом, чем едой, словно случайные прикосновения, тихий смех и полные тепла и счастья глаза напротив…
Разговоры ни о чем и обо всем сразу, легкое пожатие руки, восхищенный взгляд…
Подняться по лестнице, держась за руки, застыть у знакомой двери. «Можно?» Потупленный взгляд. «Теперь можно»…
Возбуждение, мешающееся с осторожностью, страх, мешающийся с возбуждением, доверие…
Наверно, любовь это и есть просто высшая степень доверия…
Женщина смотрела на нее с печалью.
— Ну и зачем? — она показала на лежащего рядом с Катей Михаила. — Будет вместо одной жертвы две, и только.
Девушка подтянула к груди одеяло и с ужасом уставилась на крепко спящего мужа.
— Не трогай его! Он не при чем!
Незнакомка зацокала языком.
— Он твой. А ты его. Значит, причем. Теперь — при чем.
Катерина отползла чуть назад, попутно залезая рукой под подушку.
— Каким образом это относится к Евстафию? Ведь его кровь взывает к возмездию, или как вы там говорили? Мужа моего это не касается.
— Взывает, — согласилась тень. — Живая кровь взывает к мертвой, рождая тени небытия. Наследие живет в крови, и кровь льется ради наследия. Время на исходе. Твое. А теперь и его. Муж да жена есть единое целое, разве не так везде пишут?
— Не трогай его!
Женщина отступила во тьму, сливаясь с ней.
— Сама виновата.
Шорох. Катя, последнее время реагировавшая на каждый едва слышимый звук, скосила глаза вбок — туда, где ей послышался скрип. Не послышался. Рядом с кроватью стоял большой мохнатый паук, готовый к атаке. Его лапы заканчивались лезвиями, а голова была человеческая. Евстафьева.
Инкнесса закричала от неожиданности и страха и отмахнулась от чудовища извлеченным из-под подушки ножом.
Женский силуэт рассмеялся и окончательно исчез. Животное попятилось, лелея обрубок конечности. Тьма сгустилась, рождая еще одного паука — менее мохнатого и размером с котенка. Паучонок добежал до своего большого собрата, залез на его раненную лапу…и переплавился в ее продолжение.
По комнате разнесся женский хохот.
Монстр, царапая пол с невыносимым скрежетом, пополз к кровати.
Катя бросилась к камину, схватила голой ладонью горящую ветку и бросила ее в порождение Темной стороны. Паук запищал, скукожился и через секунду растаял как дым.
Скрипнула кровать.
— Что случилось?
Екатерина подошла к нему, показала на пол. Ее муж переместился ближе к краю кровати, обнял ее, посмотрел вниз…
— Адово племя! Что это?
У ножки стола лежала огромная паучья лапа, до сих пор конвульсивно дергающаяся. Однако стоило получше присмотреться, как стало понятно: конечность постепенно растворяется в пространстве. Михаил посмотрел на часы и вычислил, что полностью она исчезла приблизительно через три минуты. Затем он чуть отстранил от себя девушку, которую крепко сжимал в объятиях, и, смотря ей в глаза, спросил:
— Катя, это и есть твои кошмары?
И она рассказала. Все, что помнила. Про записки, сны, видения, покойного мужа, его жену, разраставшихся со временем пауков, словно они успевали наедать тело за то время, что не показывались ей на глаза…
А он читал между строк невысказанное: про страх, боль, одиночество, несмелые надежды и отчаянное желание просто жить.