Кто-то прошел по коридору.
Екатерина отпрянула, напоследок сжав руку мужчины с, пожалуй, излишней пылкостью, и выбежала из комнаты.
Диспозиция в гостиной напоминала боевую. «Обложили со всех сторон», кажется, так выражаются военные? Мать с отцом сидели на диване, Георгий — в кресле, Мария с бокалом вина устроилась у камина.
— У тебя очень нерасторопные слуги, — заметила она недовольно, с интересом оглядывая Катин наряд. Искала следы грехопадения сестры? Мятое платье, следы чернил, пятна, которые периодически появлялись на руках у Михаила и, видимо, должны теперь быть и на ней? Кате стало смешно. Уж точно не сестре судить ее поведение, даже если бы оно вышло за рамки приличий.
Катерина проигнорировала сделанное на счет слуг замечание и перешла к делу.
— Зачем приехали?
— Сядь, деточка, — мать была сама любезность. Катя демонстративно не подчинилась — отошла к окну.
— Не хочу.
— Катенька, это просто неприлично.
Слова инкнессы вызывали лишь раздражение и затаенную обиду. О собственных детях Ляпецкие думали гораздо меньше, чем о нормах приличий или обеспечении достойного положения в обществе.
— Мне все равно. Говорите, что хотели.
Инкнесса и инкнесс переглянулись. Георгий поджал губы, что действительно делало его чрезвычайно похожим на отца.
— Одичала совсем, — внес он свою лепту в разговор.
— Катенька, что с тобой? — Мария Ляпецкая встала. — Была такой хорошей девочкой! А теперь заколдовали словно!
Княгиня Ивлеева фыркнула.
— Мы ж не в Кровавом столетии живем. Выродились чародеи. Сейчас таких и не найдешь, чтоб человека заколдовать могли. Они если на что и способны — пилюли делать, да управляющие круги на самоходные кареты заговаривать.
— Не скажи, — влез брат. — Это на нашем, «северном» лепестке континента хорошего чародея не сыскать после Инквизиции. А вот говорят на Тюльпане есть целые общины.
Княгиня поморщилась.
— Тюльпан — это южный лепесток?
— Восточный.
Екатерина смотрела на разговор, ведущийся без нее, с горькой улыбкой. Вот так всегда и было. А ведь Мария когда-то могла обменять все это лицемерие на тихую жизнь с любимым человеком…
Любимым ли? Что чувствовала ее сестра тогда, шесть лет назад? Простую увлеченность? Зачем же она так рьяно поощряла ухажера, если не собиралась за него замуж? А если любила, то почему не бросила все ради любви? И как она могла его сегодня не узнать!? Даже Катя его узнала с первого взгляда! Хоть и не виделась с ним около пяти лет. Когда на втором году замужества она приехала к Лизе в гости, Михаил как раз отбыл в соседний город отстаивать интересы очередных просителей. Возможно, это отнюдь не было случайностью, но так действительно всем троим было проще.
— Катя, ты осознаешь, что этот малоизвестный человек не поможет тебе добиться наследования хотя бы половины имущества Мережского? — мать всплеснула руками. — Я тебя не понимаю! Ты вообще собираешься бороться?
Она не хотела бороться. И не умела. Ей бы сбежать от этой войны куда-нибудь подальше!
— Какая разница? — Катя пожала плечами. — Есть завещание.
— Опять завещание! — возмутилась мать.
— Вот! — Аристарх встал и показал на дочь трясущейся от ярости рукой. — Полюбуйся! А ты говоришь, «поговорить», «убедить», «по-хорошему»! Погляди на эту отлучницу! Изменницу! Предательницу! Ей плевать на наши долги, наше бедственное положение. Плевать на угасающее величие нашего рода! Я что зря отдавал ее Мережскому? Да я дождаться не мог, пока он умрет! Да если б не счастливый случай, он того гляди и еще нас пережил бы! А теперь из-за соплей этой жалкой вертихвостки мы теряем единственный шанс на обеспечение достойного существования столь древней фамилии!
Феномен высшего света: недостойные рассуждают о достоинстве, лицемеры и предатели — о благородстве. Катерина на одном из балов, куда муж ее привез не столько из-за развлечений, сколько ради встречи с нужными людьми, познакомилась с княгиней Дорогобужской. Та весь вечер смеялась над некой девицей Тальской, настолько открыто выражающей свою увлеченность богатым франтом князем Бедьевым, что большинство обитателей столицы было уверено в их интимной близости. Когда ночью уставшая от шума Екатерина вышла в сад прогуляться, у одной из беседок, откуда доносились стоны и вздохи, она заметила туфли Дорогобужской. Их ни с чем нельзя было спутать — княгиня заставила обувного мастера обшить ткань хрустальными украшениями. Подобные "хрустальные" туфельки на тот момент во всем мире имела одна женщина в мире. И женщина эта, недавно порицающая распущенность влюбленной девочки, с упоением предавалась греху с посторонним мужчиной. Когда на обратном пути Катя повстречала князя Дорогобужского, то не знала, куда девать глаза, и вместо того, чтобы поприветствовать знакомого, просто пробежала мимо.
«Кто не умеет петь — тот критикует соловья,
У кого нет стыда — поборник чести,
Трус рассуждать будет о мести,
Брызжа слюной: — Да я б! Да я!…»
Так писал Кричер почти два века назад. Кажется, ничего в мире за эти столетия не поменялось.
— Следователь сказал, что скоро дело будет закрыто, — сообщила «вертихвостка». — А, следовательно, завещание — оглашено.
Ляпецкой сел.
— И кого они подозревают?
— Меня.
Мать и сестра вскрикнули. Брат хмурился, барабаня пальцами по инкрустированному беридами эфесу шпаги. Где только они деньги нашли на такую отделку?
Аристарх задумался.
— Это я решу! — он хлопнул в ладони. — Есть у меня один интересный человечек, который передо мной в долгу. Отмоем тебя, не переживай.
Катя поморщилась от неприглядного слова, больше подходящего грязным лесным разбойникам, чем лакорийскому дворянину.
— Таша! — Инкнесса Ляпецкая взяла мужа за руку. — Безопасно ли это?
— Безопаснее, чем умирать в нищете! — отрезал раздраженно ее супруг.
— Но юридически… Законно ли?
— Какая разница? Если ее осудят, денег нам не видать.
Разумное замечание. Спасибо, папа, за заботу. И за веру в детей. Только есть одно «но».
— Я не буду оспаривать право Николая на наследование.
Все замерли. Мать схватилась за сердце.
— Отец всего живого! Таша, что происходит с нашей дочерью?!
— Дурная девка! — глаза Аристарха метали молнии, а слова — тяжелые, хлесткие, причиняли Кате почти физическую боль. Ей казалось, ее наотмашь бьют по лицу этими словами. — Неблагодарное отродье! Если б я верил в сказки про зелах-духов, решил бы, что подменили тебя в детстве! И крови в тебе инкнесской не видно — моль бледная, вечно умирающая! Только ныть ты всю жизнь и умела! Ни гордости, ни очарования! Никогда ты слова доброго не сказала о нашем высоком положении, не выразила стремление его преумножить! Как девка с Голой улицы, у ног моих ревела, не желала за Мережского идти! Все о себе думала, тварь эгоистичная! Никогда ни одной мысли о нашем роде в твоем мозгу не было! И теперь о своем удовольствии лишь печешься! А до семьи нет тебе дела! Выпороть бы тебя, как сенную девку!
Отец замолк. Грудь его тяжело вздымалась, а глаза метали молнии. Убил бы он ее сейчас взглядом, если бы имел к тому способность? Говорят, раньше, до Кровавого столетия, многие чароведы могли так делать. Сейчас, конечно, таких уже нет, но…
Катю посетила кощунственная мысль, что теперь отец может попытаться найти чароведа не для определения беременности на расстоянии, а для совсем иного. Судя по всему, у него есть связи в этой области и опыт общения с темнокровыми, пусть и незначительный. Как человек, который никогда не отступает и никому не дает спуску, он способен…
На что?
Убить собственную дочь?
Нет, он не может. Он даже Мережского не тронул, а ведь действительно очень ждал, когда тот умрет! А собственную кровь он не тронет и подавно!
Да?
Ведь не может так быть, что в сердцах этих людей нет ни одной капли симпатии к младшей дочери? Ни капли любви? Где-то же должен быть и для нее уголочек? Пусть даже совсем крохотный!