Так вот, смотрит на меня оттуда тетя Липа и радуется. Чему радуется? Она же меня всегда любила, а теперь я здесь, в ее доме… Который, кстати, собираюсь продавать. А что мне еще делать? Сидеть без работы с детьми, как Лида? Мне и детей–то рожать не от кого…
Последняя мысль прошествовала по моему дремлющему мозгу, как сообщение бегущей строкой по дисплею, и я с удовольствием вдохнула исходящий от пледа запах любимых теткиных духов. В сон меня прямо потащило. Наверное, от того, что было в доме тепло и уютно и вовсе не стыло и одиноко, как в гостиничном номере.
Во–первых, прошлую ночь в гостинице я долго не могла заснуть, а когда заснула, спала вполглаза. Чем я дольше думала о случае в ресторане, тем более противными помнились физиономии четырех мужчин, один из которых, красивый и белокурый, приглашал меня на танец. Но он ударил бедного Леню, после чего потерял в моих глазах всяческую привлекательность.
Наверное, потому все мне снились какие–то бандитские рожи, а чьи–то шаги в коридоре и даже бормотание телевизора в соседнем номере заставляли меня вздрагивать и просыпаться.
Если учесть и предыдущую ночь, когда я собиралась в поездку и встала чуть свет…
В общем, проспала я сладко до четырех часов пополудни, вышла во двор, взглянула на приткнувшуюся у забора Симку и поняла, что мне вовсе не хочется возвращаться в гостиницу. С другой стороны, разве я обязана непременно в ней жить?
Я открыла ворота, загнала машину под навес напротив крыльца, подправила косметику и подошла к забору.
— Лида, — негромко позвала я — мало ли, может, у женщины дети еще спят?
Она выскочила на крыльцо тотчас. Наверное, на теткин двор у нее выходят окна кухни. Потому она видит все, что здесь происходит. Вот и была в курсе теткиных дел.
Хоть и выглядел молодой воздыхатель Липы красавчиком, однако же заподозрила его соседка. Только ли детективы, ею прочитанные, тому виной?
Поистине от безделья и мой бедный ум начинает решать задачи житейские, за неимением компьютерных. Надо отвлечься.
— Лида, не подскажешь, где здесь поблизости магазин?
— А что ты там хочешь купить? По–хорошему, за продуктами надо в центр идти. У нас разве что найдешь хлеб, воду да колбасу местную.
— А ваши местные колбасы плохие?
— На мой вкус, так слишком жирные. А ты проголодалась?
— Да вот сначала машину загнала, а потом подумала… Нет, в центр ваш я идти не хочу.
— Здесь же всего три квартала.
— Все равно не пойду. Я возьму бутылку воды и шоколадку. Шоколад у вас есть?
— Шоколад есть, — кивнула соседка отчего–то со вздохом.
— Сколько у тебя детей–то?
— Трое, — с гордостью сказала Лида; тут же в доме раздался детский рев. Лида беспокойно оглянулась на дверь и торопливо проговорила: — Выйдешь из калитки, пройдешь налево до конца квартала, там и увидишь.
И она скрылась в доме. Интересно, местные женщины объясняют, как пройти куда–то, совершенно одинаково. И до нее старушка у кладбища говорила: там увидите…
Если Лида была и старше меня, то года на три, не больше, и детей у нее трое, а у меня пока даже не предвидится… Чего я вдруг о детях подумала? Воздух провинции сказывается? Вон Ольга старше меня, а ничего, без детей не страдает…
Я дошла до конца квартала и мысленно ахнула. Кажется, в этом самом месте поселок кончался, потому что одиноко стоявший магазин, стеклянный одноэтажный домик, располагался прямо на опушке леса. Сколько же жителей в этом Костромино, если в любой его конец можно дойти за несколько минут?
— Вы племянница Липы? — спросила меня продавщица, доставая с витрины шоколадки, которые я ей показывала. Одну для себя и четыре для Лиды и ее детей.
— Племянница.
— Чего ж на похороны не приехала?
— Я как раз в отъезде была. В Италии, — любезно пояснила я.
— В Италии, — эхом повторила продавщица, глядя на меня с неприкрытой завистью.
Везет же некоторым, наверное, думала она, и по италиям раскатывают, и наследство получают.
На самом деле так и было. Родители и не стали мне звонить. Поехали сами, а мне рассказали уже по приезде.
— Отмаялась, горемычная, — сказала со вздохом продавщица.
— Почему же она горемычная?
— Думаешь, одинокой хорошо? Без мужика, без детей…
Почему–то мне никогда не приходило в голову считать тетку горемычной. Она всегда приезжала к нам оживленная, энергичная, командовала: «Веди меня, племяшка, к очагам культуры».
Вместе с ней мы смотрели все спектакли и посещали все концерты, которые в это время в нашем городе давали.
А в последний день перед отъездом папа вез тетку на рынок, где она в огромных количествах закупала фрукты и овощи.
— Как же ты все это потащишь? — ужасалась мама.
— Я позвонила, меня встретят, — легкомысленно отмахивалась Олимпиада.
— Дайте мне пять шоколадок и бутылку лимонада, — сказала я продавщице; еще не хватало мне обсуждать покойную тетушку с посторонним человеком!
Я опять позвала соседку и передала ей четыре шоколадки:
— Смотри, и сама поешь!
Лида растрогалась:
— Жаль, у Пашки аллергия на шоколад.
А наши предки вообще знали, что такое аллергия? Или просто давали малышам все, что в доме было, — и вырастали те вполне здоровыми…
Опять меня понесло! Отчего у детей бывают аллергии. Раньше мне подобное и в голову бы не пришло. Все из–за теток в нотариальной конторе. Подсуетись они, я бы уже ехала домой, оставив на ту же Лиду доверенность на продажу наследственного дома.
Я поставила на холодной застекленной веранде газированную воду — не включать же из–за нее холодильник — и отправилась осматривать участок, который, как я поняла, простирался сразу за сараем.
Трудно, конечно, определить на глаз, но участок тетки составлял не меньше сорока, а то и пятидесяти соток. Правда, получалось, что дом ее стоял на пригорке, а огород как бы нырял вниз.
Кто–то вспахал участок и посадил на нем картошку — наверное, соседи. Что ж, все равно земля пустует. Оканчивалось теткино «поместье» несколькими симпатичными елочками, за которыми виднелся то ли пруд, то ли озеро, а еще дальше — начинался все тот же лес. Красотища! Я постояла, любуясь.
Красиво, но этот идиллический пейзаж никаких особых струн в моей душе не затронул. Мало ли на какие красоты мне приходилось любоваться: то ли на родной земле, то ли будучи за границей. Что же, обязательно в таких местах надо поселяться?
Помню лет в четырнадцать меня поразил один наш южный пейзаж — мы с классом собирали на поле помидоры. Примерно в начале сентября. Урожай их в том году оказался невиданным, так что наш класс вместо учебы отправили помогать пригородному колхозу в уборке.
В какой–то момент я оторвалась от работы, посмотрела в синее небо, взглянула вокруг: мамочки, аж дух захватило. Я даже стихотворение тогда сочинила.
На горизонте трактор землю пашет,
Мычат коровы где–то далеко.
А небо — опрокинутая чаша
С узорами из белых облаков!
Может, кто из настоящих поэтов и скажет: примитив, стереотип, но я тогда именно так почувствовала окружающую меня красоту. Мир вокруг был моим, я родилась среди него и жила. И считала, что так будет всегда.
Став старше, я поняла, что урбанизация искривила мои мироощущения: никогда так не радовалась моя душа, никогда так не замирала от восторга, как в тот момент, когда ребята из «Газпрома» забрали у нас со склада первую, невероятно большую партию оргтехники.
Я прихватила со двора охапку дров и пошла в дом. Подбросила пару поленьев в печь и сунулась к теткиным полкам с книгами. Как и я, она любила приключенческие романы, и мне было чем разжиться.
Откусывала кусочки шоколада, запивала их водой и читала, чувствуя себя вполне счастливой. Заснула здесь же, на диване, с трудом уговорив себя подняться и выключить свет.
Рано утром меня разбудил петух. Я глянула на часы — шесть утра. Так рано дома я никогда не вставала. Собственно, сквозь сон я слышала его кукареканье и раньше, но тогда оно не мешало мне спать, существуя лишь как деталь какого–то хорошего сна. Я повертелась в постели, но заснуть больше не смогла.