Лера замолчала. Уж если мне это трудно рассказывать, то представляю, как среагирует на ее повествование свирепый папаша. Не хотела бы я быть на ее месте!
Как–то по молодости мне тоже случилось вляпаться в подобную ситуацию, и спасло меня только то, что у девчонки, которая со мной в переплет попала, от страха эпилептический припадок начался. Насильники перепугались, что она помереть может, разрешили мне «скорую» вызвать, а сами скрылись, тем более что измываться над нами собирались на нашей жилплощади.
— Вначале он еще думал меня уговорить. Мол, сопротивление его только разжигает и ничего у меня не выйдет, а надо, как в Америке, расслабиться и получить удовольствие. Вы понимаете?
— Понимаю, — кивнула я.
— Говорит мне: «Давай раздевайся передо мной. Снимай медленно вещичку за вещичкой». И музыку включил. Я разозлилась: «Вот еще, стану я перед всяким козлом раздеваться!» Он как вскочит, как схватит меня за горло! Стал душить, всякими словами обзывать — мне и повторить их стыдно. Только я вспомнила прием, который мне папа давно показал на всякий случай. Как раз на тот, когда меня душить начнут. Надо ударить пальцами в кадык. Вот так. Я и ударила. Наверное, с перепугу слишком сильно, потому что он вдруг захрипел и стал назад падать. Не помню, как я из дома выскочила, как с крыльца сбежала. Мне еще повезло, что они ворота неплотно прикрыли. Створки такие тяжеленные, я бы их сама ни за что не отодвинула. А так в узкую щель проскользнула. А бежала — ветер в ушах свистел! Куда, мне было все равно, лишь бы оттуда подальше. Потом выдохлась. Брела еле–еле. Ночь, ничего не видно. Как я в яму не свалилась или ноги не поломала — ума не приложу. Говорят, у людей есть ангелы–хранители, а мне все время папа рядом чудился. Так мне было стыдно перед ним! А под утро я к шоссе вышла.
На этот раз молчание ее затянулось. Настолько, что я первая решила его нарушить:
— Значит, говоришь, среди водителей грузовиков тебе тоже длиннорукие попадались? И тебя опять папина наука выручала?
Но мне никто не ответил. Моя попутчица спала глубоким сном.
Я остановила машину у обочины и освободила заднее сиденье от сумок и пакетов. Поленилась сразу все вещи сложить в багажник. Поверила собственным уверениям в том, что я не стану подбирать попутчиков, а значит, заднее сиденье мне не понадобится.
Потом я разбудила Валерию — мера жестокая, но необходимая для того, чтобы ребенок хорошо отдохнул.
— Перебирайся на заднее сиденье, там тебе удобнее будет.
Она пролепетала что–то благодарное, перебралась назад и опять моментально заснула. Я тронула с места машину, и только тут меня осенило: «Лара, какая ты разиня. Девчонка наверняка голодна, а ты ей, кроме кофе, ничего не догадалась предложить!»
Позднее зажигание, как и лестничный юмор, это у меня врожденное. Наверное, оттого, что я сначала делаю, а потом думаю. Теперь остается только корить себя за недомыслие, но не будить же девчонку еще раз!
Глава четвертая
У меня в машине есть автомагнитола, так что я потихоньку включила музыку — Элвиса Пресли, любовь к которому перешла ко мне по наследству от родителей.
Наследство. Прежде это слово я могла произносить только в шутку. Теперь же оно имело ко мне самое прямое отношение. Юридическое. Но с долей романтики. В нем слышались тревога, роковые страсти, зависть родственников, наследством обойденных. В памяти оживали сюжеты приключенческих романов, в которых из–за наследства гибли люди.
Я поймала себя на том, что прикрыла глаза, убаюканная тихой напевной мелодией. Это ж надо, «поплыла» за рулем! Такого со мной прежде не случалось. Даже в ночное время. Сказалось то, что легла я поздно, спала беспокойно, а теперь вид спящего человека нагнал сонливость и на меня. Так можно заснуть и не проснуться. Нам обеим с этой девочкой.
Я остановила машину у придорожного киоска, купила бутылку холодной минералки, умылась, прополоскала рот — вроде отпустило.
Еще сотня километров осталась позади. Теперь я ехала и негромко напевала бодрые песни «Радио–ретро». Элвиса Пресли, под которого я, по словам мамы, в детстве засыпала как под колыбельную, я оставила для другой обстановки. Музыка ничуть не мешала спать на заднем сиденье девчонке, уставшей от борьбы со взрослой жизнью; она навалилась на нее уж чересчур тяжело и без предупреждения. Лера спала на правом боку, так что, скосив глаз, я могла видеть упавшую на щеку русую прядь, трогательно, по–детски приоткрытые губы, густые, светлые на концах ресницы, нежный пушок на щеках. И на всей этой юной чистоте лежал прямо–таки ощутимый налет переутомления. Сколько же она не спала: сутки, двое?
Люди порой склонны окутывать происходящие с ними события флером предопределения. Если что–то выходит из рамок рядовых будней, мы театрально шепчем: «Это судьба!» Интересно, насколько судьбоносна для меня встреча с Валерией? Для чего–то же я настроилась опекать эту глупышку.
Но ведь я бы не стала закатывать глаза, если бы к моим ногам из гнезда свалился неоперившийся птенец. Вот и здесь почти то же самое. Во всем вы, Киреева, пытаетесь таинственность разглядеть!
О чем это я? Ах да, опять ассоциативное мышление. Я посмотрела на часы — скоро два часа пополудни. До конечной цели моей поездки осталось чуть меньше двухсот километров. Чего–то мне хочется… Точно, еды! Утром есть не хотелось, я выпила чашку кофе, и теперь кофе весело переливался по желудку, наглядно свидетельствуя о его пустоте.
Будить Леру было жалко. Я решила, что позову ее тихонечко. Проснется — пойдем куда–нибудь перекусить. Не проснется — тормошить не стану. В конце концов у меня есть бутерброды и кофе. Кусну, хлебну — и поеду дальше. Не умру с голоду.
Я позвала:
— Лерочка!
Она встрепенулась и тут же открыла глаза. Как солдатик, который и во сне думает о службе.
— Вы меня высаживаете?
Без обиды спросила. Просто уточнила, как факт.
— Тебе надоело со мной ехать? — передразнила я ее тоном. — Лучше скажи, не согласилась бы ты со мной пообедать?
Едва я это произнесла, как мимо окон проплыл огромный щит: «Домашние пельмени. Кафе «У мамы Ванды»». Интересно, откуда посреди России взялась эта мама с польским именем?
А у моей юной попутчицы загорелись глаза.
— Неужели мы уже так близко от дома? До Ивлева отсюда сто пятьдесят километров. Можно даже пешком дойти.
— Через неделю.
— Тут можно и знакомых встретить! — радовалась она как ребенок, пока я обряжала ее в свой спортивный костюм и кроссовки.
Тут вам не Сочи! За окном примерно плюс четыре. Коротенькая юбочка Леры примерзнет к ногам и к тому, что чуть повыше. Лера покорно поднимала и опускала руки, не переставая тараторить. Смешно, я одевала ее словно свою дочь, и она покорно подчинялась мне.
— Говорят, наши ивлевские крутые ездят сюда обедать. Наверное, не часто, все–таки далековато…
Необъятных размеров хозяйка заведения с прической а–ля Беата Тышкевич из какого–то давно известного фильма силилась изобразить стопроцентную полячку. Видимо, таковые в ее роду все же имелись, потому что российская обширность мамы Ванды сочеталась с бело–розовой гладкой кожей, какой славятся полячки, а в глазах ее светилась какая–то особая гордость, каковую прежде, наверное, называли шляхетской.
Увы, мне пока не довелось побывать в Польше. Хищные щупальца компьютерной фирмы «Каола» еще не дотянулись до этой страны. Но под что–то этакое кафе было стилизовано.
Арочного типа дверные проемы, стены покрыты обычной с виду известкой, особой выделки деревянные столы и лавки, барная стойка в виде половины гигантского пельменя, наряд самой Мамы… Определенно здесь поработал хороший дизайнер. Если же и пельмени у них, как заявлено в рекламе, домашние, заведение это непременно должно процветать.
Я усадила Валерию за столик, а сама пошла побеседовать с мамой Вандой. К посетителям здесь подходили официантки, но мне хотелось подчеркнуть, что я тороплюсь.
— У нас едят все, кто торопится, — одновременно приветливо и строго сказала мне мама Ванда, таки с акцентом, и, надо думать, польским. — Мы привыкли. И умеем торопиться медленно. Без суеты.