Он ясно видит перед собой лицо Фреда Блауманна в окружении других милых лиц, послушных, преданных, одаренных. Видит капельки, просвечивающие среди редких волос на темени, на начинающейся сияющей лысине, вокруг которой словно на барочном алтаре, расположились лица с любопытными глазами. Это все реально, и тромбоны вдруг замолчали. Бегущий пейзаж остановился. Текст остановился, поверхность успокоилась. Он закрыл глаза.
Он открыл глаза. Над головой гудел и ритмично содрогался гигантский вентилятор. Он забыл выключить его перед сном. Встал на колени на кровати и дернул шнур. Крылья большой птицы под потолком остановились. Услышал внезапно наступившую тишину и попытался сосредоточиться: воткнул острое лезвие между сном, которым нельзя начинать рассказ, и явью, в которую тоже трудно поверить. Тромбоны, резкий звук медных духовых. Барабаны! Ну что, профессор креативного письма? Можем ли мы начать с барабанов? Вместе с эффектной группой молодых чернокожих людей, вышагивающих туда-сюда по улице и репетирующих свое выступление? Тридцать или даже больше молодых чернокожих, шеренгами, с тромбонами, с барабанами в первом и последнем ряду, маршируют по обеим сторонам улицы, так пойдет? В середине толпа черных девушек в красно-белых блузках, в коротких юбках, под которыми длинная гусеница черных ног шевелится, ухватывая ритм. И с ними дородная, полная, да просто толстая черная учительница со свистком в зубах, с шарами плоти, выпирающей из тренировочного костюма ниже и выше пояса, колыхающиеся телеса. И оглушительное звучание всех духовых инструментов, пронзительный звук которых невозможно описать, звук, который веселым рикошетом отлетает от отливающей медью ткани вместе с лучами утреннего солнца. Рота молодых, черных, постоянно двигающихся, играющих, барабанящих, прямо скажем, одержимых, приплясывающих с большим баннером над головами. По мере их приближения украшенный бахромой баннер покачивается. На нем в середине золотыми и красными нитями вышит силуэт двух коней, над ними надпись:
Andrew Bell Junior High Bell
а под их копытами:
New Orleans. Louisiana
Глава вторая
ПРОПОВЕДЬ О ПАДЕНИИ
Закрыв окно, он посмотрел на пыльные стекла. Уже давно вообще не было дождя. Когда он приехал, здесь страшно лило. В Нью-Йорке шел снег, он ступал по грязному месиву, здесь же, в месте, где всегда должно сиять солнце, шел дождь. Руководитель колледжа свободных искусств, его научный руководитель, встречал его в аэропорту. С ним была студентка, черноволосая девушка со жвачкой во рту. Оба милые и шумные, и все время шел дождь. Под струями воды, стекавшими с крыш, они искали его квартиру: Сент-Филипп-стрит, номер 18. Договорились об аренде в офисе с вывеской «НЕДВИЖИМОСТЬ». Из-под зонта обзор был постоянно ограничен: тротуар, над ним зеленые террасы. Несколько витрин, маленький офис, подпись на договоре аренды. И, вдруг он здесь. Профессор и студентка побежали по улице, под одним зонтом, под ручку. Он здесь оказался вдруг.
Некоторое время дождя не было, на стеклах собралась пыль. Сквозь разводы грязи на противоположной стороне улицы были видны фасады в испанском стиле. Тромбоны и барабаны, весь шум и гам переместились на соседнюю улицу, и только теперь он различил мелодию. Если раньше это был просто тарарам, резкое звучание духовых, то теперь оно напомнило сладостную музыку, разнесшуюся по самолету, как только шасси коснулись бетонной дорожки. Когда он только прилетел, шел дождь, теперь вот уже несколько дней сухо и тепло. Все ждали ветра с реки. Может быть, он принесет новый дождь, а потом обязательно наступит весна. К окну на противоположной стороне время от времени подходит мужчина в майке, с банкой пива в руке. Его мощная мускулатура перекатывается под тканью. Он постоянно вытирает пот со лба. Порой с постели встает блондинка. Когда-то она была красива, теперь спутанные пряди закрывают лицо. Оба постарели, из комнаты больше не выходят, на улице он их никогда не видел. Это Ковальский и Стелла. Они тоже ждут весны. Весна в этот город приходит очень рано, значительно раньше, чем в любой другой.
Комната его опять была тихой и сумрачной. Скомканная простыня, покрывало, мятые листы бумаги, на которых он спал, бутылка воды возле кровати. Вещи, ждущие своего часа в безмятежном беспорядке. После всего этого шума и гама, беспокойного сна вдруг такой устойчивый мир вещей. В глухой утренний час он один на один с собой, его занесло в место, где он опять оказался просто песчинкой на дне континента. Чтобы понять, где он и что происходит, он должен каждое утро мысленно представить себе географическую карту мира. Перед ним коричневая масса американского континента, исчерченного горами и реками, разделенного на правильные квадраты штатов, с белыми пятнами вверху и синим заливом внизу; он вот здесь — в нижней части мягкого теплого подбрюшья Америки, пронизанного капиллярами и дельтой великой реки. Именно сюда его и занесло, а все остальное осталось сверху, позади, где-то в другом месте. В центре точки, которая на карте обозначает город над дельтой, есть невидимая движущаяся точка — он, невидимый наблюдатель. Неслышный слушатель, незнающий знаток. Точка.