«Я видел, как он молнией падал с неба».
Разве не блестяще сказано? Похоже на комикс. Американские телевизионные проповедники в первый же день его очаровали. Он притаскивается за десять тысяч километров, сюда, в страну мозгов, прилипших к компьютерам, и на кого же сразу натыкается: на методистов, проповедников из семнадцатого столетия. Пришедших из того времени, когда мир Божий еще был возвышенным, когда это была юдоль сердца. Проповедников, шагнувших с грязной площади, кишевшей свиньями и курами, прямо на сверкающие американские экраны. На которых электронным образом управляемые текущие счета упорядочивают пожертвования верующих. «И в душах наших поселяются падшие ангелы, которых Бог отринул от себя». Неужели они думали, что проповедь — это литературный жанр? За битвой добра со злом в душе человеческой наблюдают демоны и ангелы. У каждой души есть и тот, и другой, и они оба парят над ней в момент принятия судьбоносных решений. Вот и писатель подобным образом наблюдает за своим героем. Кто в итоге одержит победу: неужели падший ангел, тянущий душу вниз, в ад? Схватка и падение обоих ангелов — страшная, красочная, драматичная аллегория. Победит ли добрый ангел, и тогда он, преодолев границы экрана, возьмет душу с собой ввысь, в сияющее царство небесное? Продолжение истории смотрите в телевизионной проповеди каждое воскресенье. При этом мы давно знаем, что проповедь — это не литература. Почему?
Парень с большой цифрой 9 на майке ритмично жевал и не сводил с него неподвижного взгляда. Как сказал ему профессор Блауманн, этот «девятка» был одним из самых способных. Значит, все с точностью наоборот. Блондинистая красотка, работающая в фешенебельном художественном салоне на Роял-стрит, сказала, что ей нравится ставить в конце вопросительный знак. На семинаре Блауманна преследовали восклицательные знаки. Профессор Фред Блауманн смотрел прямо перед собой. Он был недоволен. Профессору Блауманну не нравились грандиозные темы. «Вы должны понять, — сказал он в первый же день, — методологическую разницу. Мы здесь не учим их литературе, мы учим писать. Никаких грандиозных тем. Только жизненный опыт, достоверное выражение самих себя». Обычно первый час вещал лектор, а в течение второго обсуждали литературные опусы и способы авторского самовыражения. Здесь профессор Блауманн подскакивал от каждого восклицательного знака: ни в коем случае! Затем каждый раз выступал с элегантной критикой ненавистного знака. Грегор Градник же был убежден, что настоящая Америка, подлинная правда жизни, — в американских телевизионных проповедях. Бог сидит в танках вместе с израильтянами, поэтому они побеждают. Дьявол обосновался в Голливуде, как у себя дома. Идет непрерывная схватка, между четко разграниченными Добром и Злом.
Из всех несчастий величайшее — вместить в свое сердце одновременно Бога и дьявола. Проповедь — это не литература именно потому, что ей ведомо только или одно, или другое. Литература же хочет, чтобы и зло, и добро были в сердце одновременно.
«Само собой, разумеется, — сказал профессор Блауманн, — никаких возражений. Раскольников, Достоевский». Он был готов согласиться, но сравнение с воскресными проповедниками попахивает мракобесием. Ему показалось, что профессор стыдится телевизионных проповедников. Номеров банковских счетов, бегущих по экрану, пока грешные души падают на колени, а зал поет: «Споемте, братья и сестры, споемте!». Для него воскресные проповедники так же далеки от литературы, как Америка от той грязной европейской площади со свиньями.
«Падение во сне, — присовокупил он, чтобы спасти лекцию, — не что иное, как воспоминание о падшем ангеле. Это глубоко в генетической природе человека».
«К тому же, — воскликнул профессор, — уже слишком много романов, начинающихся сновидениями».
«А в проповеди, — не унимался он, — в проповеди всегда слишком много восклицательных знаков».
А потом приступил к анализу ненавистных знаков препинания. Аудитория слушала с вниманием.
О, лучшая на свете страна! Страна, куда он прилетел на самолете, посреди ужасной зимы. Тогда тяжелая железная птица кружила над морем, над айсбергами, сколько раз потом, во сне, он снова видел внизу пустую оправу чьих-то очков. Снежная каша нью-йоркских улиц. Бездомные, которые греются в клубах пара, поднимающегося из канализации.
О, профессор Блауманн и его слушатели! Ему хотелось объяснить им, как он сам влип в эту историю, как в первое же воскресное утро в отеле «Эдисон» на него полились с экрана завывания проповедника. Он хотел им сказать, что это уже рассказ, что это уже происходит. Пусть посмотрят на картину Гюстава Доре о падении ангела. Это и есть начало, начало всего: