Дождь не прекращался. Во второй половине дня по улицам уже текли целые потоки. Люди у дверей баров и магазинов в ожидании поглядывали на небо. Словно тараканы, высовывали локаторы из своих темных убежищ. Потом отодвинулись дальше внутрь и скрылись, наконец, в своих жилищах. По улицам текло так, словно дамба Миссисипи не выдержала, и буро-желтые речные воды затопили Французский квартал и запенились на тротуарах. Возможно, древняя память о паводковых водах, которые здесь свирепствовали когда-то, держала город в безмолвном напряжении. В голове Грегора засело слово до́ма. Струи дождя, стекавшие на тротуар, вдруг превратились в поток воды, плещущий из сломанного желоба какой-то горной хижины. Где-то среди лугов, в горах Похорья. Ночная пастораль с ее холодной свежестью, звуковыми переливами от этого плеска из желоба до звонко-серебряного журчания ручья, плеска озера, темной тишины колодца.
Он лежал. Имена, движения, фразы, взятые из опубликованных и рукописных библиотечных материалов, пастельные тона, ровное дыхание знакомых тел; все это в один миг навалилось смутной массой и отступило, но таким образом, что в этой массе он мог разобрать детали, распознать четкие контуры. Личная память и приобретенная память, опыт и знания, все, что уже было и что начинается в это мгновение и еще только произойдет, все сосредоточилось здесь. В эту минуту, сейчас, неповторимое сейчас. Его неподвижность на постели противоположна движению воды вокруг, слиянию воды, дождя и реки, неба и земли. Вода везде, речная дамба высока, но у него возникает ощущение, что она теперь не имеет значения, ничего не разделяет, она одновременно находится и под водой, и над ней. Все, что льется с крыш и течет по улицам, соприкасается с рекой, океаном, континентом по другую сторону океана, его реками и озерами. Больше не важно, где он: здесь или дома, в десяти тысячах километров к востоку или к западу, к северу или к югу, вчера или сегодня. Мексиканский залив и Адриатическое море объединены, Миссисипи начинается где-то недалеко от хорватской Савудрии, река Соча впадает в залив возле города Билокси. Он лежит здесь, в пятнадцатом веке монах лежит в своей келье, внимает божественному присутствию, понимая его фрагменты, чувствуя его единство. Автор фрески «Пляска смерти» в церкви Святой Троицы в Храстовле жмется под церковным навесом, с которого на Истрию стекает теплый приморский дождь, жмется и ощущает, что там, по ту сторону альпийской гряды, Средиземное море; он устал малевать целыми днями, перед глазами мелькают образы и краски… Неважно кто, неважно где, неважно, когда он ощутит целостность вчерашнего, сегодняшнего и завтрашнего мгновения, этого или какого-то другого пространства. Реальность этого города, который изменил его жизнь, где его жизнь наблюдает за другими жизнями, теперь простирается во времени и пространстве. Реальность растворяется в шуме дождя, в этом круговороте земли и неба. И человеческие судьбы, их хитросплетения здесь и там: Анна, Ирэн, Фред, Мэг, Гамбо, он сам, все остальные приходят и уходят с круговоротом воды. И всех их, вместе с их тревогами, в конце концов, тихо унесет вода. Вода бытия, вода быстротечности.