Из постели ему было видно постаревшую Стеллу, как она прислоняет лицо к стеклу, нос сплющился, как у ребенка, струи дождя стекают по ее застекленному изображению, запертому в призме.
Делать нечего. Просто лежать без движения. Слушать шум дождя, шум струй, льющихся на тротуар.
Глава семнадцатая
ГОЛОСА В НОЧИ
Голос, который его разбудил, показался ему знакомым.
В четыре часа утра он услышал под окнами разговор. Мужской голос говорил отрывистыми фразами, женский ему отвечал. Затихло, он попытался заснуть, но тут мужской голос снова заговорил. Теперь он говорил замысловато, волнообразно, как слегка приглушенная сирена. Голос показался Грегору знакомым. Он попытался снова погрузиться в сон, во избежание ночной дилеммы. Но голоса не умолкали. Мужчина произносил длинные приглушенные монологи, голос женщины был короткими вставками в его речевом потоке. Он поднялся и подошел к окну. Внизу, в темноте, напротив друг друга стояли двое.
Нет, — сказала она, — нет.
Ее голос тоже показался ему знакомым.
Мужчина назвал какое-то имя. Сказал, что он видел. — Я видел. — Нет, — возразила она, — ничего не было, вообще ничего. — Он здесь был, — сказал мужчина, — этот подонок. Твой бывший. — Не было его, — ответила она, никого не было. — Иди домой, — сказал он. Она покачала головой. Он потянул ее за рукав. Она не хотела домой. Он отпустил. Он поднял руки, точно в молитве, и начал ее умолять. Потом его руки опустились и повисли вдоль тела, несколько мгновений они молча стояли друг против друга, женская тень склонила голову. Вдруг его правая рука поднялась и молниеносным коротким выпадом ударила ее по лицу. Раздался звук пощечины, волосы упали ей на лицо. Он тут же ударил еще раз. Тут она пошатнулась. Оба удара последовали так быстро, что Грегор вначале даже не понял, что происходит. Она пошатнулась и схватилась за уличный фонарь. Ее волосы как занавес закрывали лицо. Мужчина шагнул к ней, Грегор видел, его крепкую спину, как она надвигается. Его руки в опасном спокойствии висели вдоль тела. Она подняла руки над головой. Он стоял и ждал, когда она их опустит. Дождавшись, ударил снова. Тут уличный фонарь осветил ее лицо. Грегора охватила тоска.
Это была Луиза.
Наклонившись, она пыталась поднять сумочку. Казалось, что он пнет ее, склонившуюся, ногой.
Сжав ладонь в кулак, он ударил снизу, голова у нее дернулась, из носа пошла кровь. Она упала и тут же поднялась. Огляделась вокруг, словно размышляя, убегать или позвать на помощь. Когда он ударил, она только тихо охнула. А теперь молча смотрела на него. Убрала волосы со лба. Может быть, даже не знала, что у нее из носа течет кровь.
Вот он поднял руки к лицу. Обхватил лицо и зарыдал так, что плечи затряслись. Грегор узнал эти рыдания.
Это был Гамбо. Это он на улице избивал Луизу.
Грегор хотел открыть окно и вмешаться. Его трясло. Хотел выбежать на улицу и остановить Гамбо. Хотел схватить его за рубашку и хорошенько потрясти, как однажды уже делал. Но Гамбо рыдал, его плечи ходили ходуном. Лицо заросшее. Трясущимися руками Грегор натянул штаны. Штаны, конечно, были малодушной отсрочкой: не было нужды вмешиваться немедленно.
Луиза шагнула к круглой тени. Медленно подняла руку к его лицу и погладила. Гамбо порывисто отвернулся и быстрыми шагами двинулся к дому. Грегор услышал, как открылась входная дверь. Луиза медленно последовала за ним. Он слышал, как она тихо идет по коридору. На другой стороне улицы кто-то закрыл окно. Кто-то еще безмолвно наблюдал за ночной сценой.
Бедная Луиза. Теперь добрый ангел, и правда, ее покинул.
Добрый ангел смеха, каждый добрый ангел незримо погружен в двоих, в две части целого. Бывает, правда, и в одного, он может быть рядом с кем-то одним, только с Луизой и больше ни с кем. Он никогда не бывает третьим. Мир только для двоих и для их доброго ангела, с появлением третьего начинаются трудности. Добрый ангел никогда не сопутствует множественному числу, оно — третий лишний, несущий зло. Множественное число — плохо, двойственное — хорошо. Хуже, чем множественное число, только толпа, имя ей — Сатана. Словенский язык — самый красивый, потому что в нем есть двойственное число. Двойственное число прекрасно, двойственное число несет теплоту, двойственное число — это «Снаг Харбор». В английском и во всех других языках двойственное число нужно маркировать, в словенском языке оно появляется автоматически: sva spala — мы вдвоем спали, bova zajtrkovala — будем вдвоем завтракать. Двойственное число исключает третьего, в нем не может быть бывшего парня Луизы, подлеца, landlord’а, подлеца. У меня заболела спина, когда мы с тобой заснули на траве, пишет Анна. Когда двое спят на траве, они спят как единое целое, спят вдвоем, и спина болит у обоих, особенно когда оба вспоминают этот сон. Нельзя сказать про двоих: у нас заболела спина, когда мы заснули на траве, нельзя. У двойственного числа есть общие любимые места и общие вещи, то, что берет начало в двойственном числе, неразделимо: ребенок — его органическая часть, память, озеро, туманное утро — все начинается с одного или двух и никогда с множества, множественное число не думает, не чувствует, не болит. С третьего начинаются все несчастья, из-за третьего Гамбо ударил Луизу ночью, из-за третьего ангел самоустранился. С третьего и до бесконечности простирается эта terra incognita с остро выступающими опасными краями, отсюда смутное ощущение, что мир опасен, расплывчат, темен. Двойственное число спит на траве, катается на лодке, залезает на балкон и прекрасно себя чувствует даже в гостиничном номере возле лифта, в котором всю ночь буянят и выпивают алкоголики во множественном числе.