Она вела машину с озабоченным лицом, он видел тревогу на ее таком знакомом, единственном по-настоящему знакомом ему женском лице, и чувствовал, что у нее влажные руки, и кружится голова. От поездки, от готовности быть здесь, от тени желания, от ожидания.
Воздух у кромки леса колыхался в лучах света, косо падавших с облаков на землю. На испаряющую влагу землю, на перегной, на прелую листву, пахнущую гнилью и прелью.
Они лежали вдвоем у кромки леса, на краю маленькой лужайки, под ветвями сосны. На той стороне заросшей травой просеки, усеянной какими-то темными осенними цветами, деревья стояли голыми, на некоторых еще были желто-красные листья. Позади этими красками сверкал весь холм, переливаясь оттенками.
Прямо перед глазами был бугристый корень сосны, как толстая живая вена устремившийся по поверхности куда-то вперед и исчезавший в земле; корень, за который Анна ухватилась изо всех сил, ее белые пальцы вцепились в него, как когти. Потом, потом она подняла на него глаза, в них было что-то, чего он сразу не распознал. Они были отрешенные и одновременно полные страха, словно смотрели в бездну. Ее полуобнаженное тело жадно двигалось, как будто жило собственной жизнью, взгляд был связан с этим движением, со скольжением насыщенной кровью человеческой плоти, но одновременно витал где-то еще. Она смотрела на него с отрешенным изумлением, будто на неведомое сумрачное дерево у себя над головой. Так, будто на краю лесной лужайки она вдруг занялась любовью с первым встречным.
Потом она произнесла его имя и залилась слезами, на лице они смешивались со слюной, на руках — с влагой почвы, с волнением крови, с жизнью, рвущейся жить, хотя в глубине этого взгляда притаился ужас смерти, мгновенное переживание и осознание смерти, ее слепоты, ее вводящей в заблуждение непостижимой притягательности. Ее звона, который, становясь все тоньше, превращается в ничто, в тишину.
В тишину лесной опушки, лужайки, омута, темной чащи деревьев вокруг.
Он слушал, как она долго переводит дух, свое сопенье, их общее молчание.
Я тоже стала другой, — сказала она. Он отчетливо понял: она тоже не была с ним все это время, и ее оболочка… выпотрошена. — А дальше что? — Произнес он. — Что дальше?
За головой Анны, лежавшей на его плече, по кромке лужайки бежала белка. На секунду остановилась и посмотрела на них, потом юркнула в лес. А через несколько мгновений он услышал, как зверек проскакал по стволу дерева, возле которого они лежали. Он накрыл ее обнаженное тело пальто, и тут ее глаза вернулись к нему, к делам земным и небесным, замершим без движения в лучах трепещущего света. Белка теперь была на ветке, над самыми их головами, покачиваясь вместе с веткой, она опускалась почти на уровень его глаз, на расстоянии протянутой руки. Анна вздрогнула и отпрянула. — Эта явно больна, — сказала она, — животное не осмелится подойти так близко. — Тут мокрый зверек оттолкнулся, по короткой дуге на лету пересек пространство и с глухим стуком впечатался в ствол.
— Холодно, — заметила Анна. Стоял уже поздний октябрь, над землей плыла влага, было свежо.
Они ждали обеда в деревенском ресторанчике. Крестьянин за соседним столом кашлял и хрипел так, словно хотел исторгнуть что-то из своего разрывающегося тела. Входившие приносили запах холодного воздуха, сырости, поля, гнили. Запах леса, травы, влажного дерева, прелой листвы, который и они тоже несли на себе.
Он перевел часы. — Шесть часов разницы, — сказал он, голова кругом. — Сейчас поеду в больницу, — сказал он. — потом часов двадцать посплю. — Что мы с тобой будем есть после всего этого? — спросил он. — После всего? — После всего этого. — Они начали бездумно смеяться. — Вино? — сказала она. — Вдоволь вина, — ответил он. Время было час пополудни. Был час пополудни, когда они начали смеяться.
Он все-таки попросил ее сначала довезти его до дома. Он не спал двадцать четыре часа, они пили вино, от него разило вином. Хоть воды в лицо плеснет. Когда они поднялись по лестнице наверх, в конце темного коридора он увидел свою дверь. За притолоку был засунут белый листок, конверт. Захотелось откашляться, он вспомнил крестьянина, хрипевшего в кафе, в груди вдруг образовался сгусток черной крови.