Когда я познакомился с ним, Алфред был откровенным коммунистом. Воспитанный в духе католицизма, в Итоне он формально отрекся от него перед архиепископом Йоркским, который принял его в лоно англиканской церкви. Вскоре он отрекся и от нее в пользу атеизма. Необыкновенные способности разглядел в нем лорд Керзон. Алфред обладал исключительной памятью, и в смутные годы, когда он продолжал беспробудно пить, видели, как он сидит в Хэквудской библиотеке, явно пьяный, листая страницы трудов по истории, его мозг, как электронная машина, необъяснимым образом запоминал малоизвестную информацию, которая пригодилась ему, когда он героически преодолел наследственный порок.
К нему я тоже еще возвращусь на этих страницах. Сейчас я пишу о нем, когда он был студентом и на всех завтраках и обедах, которые устраивал у себя, обязательно ставил лишние приборы (часто не напрасно) для всех, кого мог пригласить, будучи пьян, а потом забыл об этом.
Сирил Конноли пока не опубликовал описания своей университетской жизни. Когда оно появится, думаю, в нем мало будет приятных воспоминаний. Как он рассказывает во «Врагах дарования», он был посвященным некоего эзотерического культа, о существовании которого большинство в Итоне не подозревали. Его всячески обхаживали, как всякого посвященного, так что он возжелал сблизиться с донами, от которых ожидал подобного же внимания к себе. Но для донов важно не только, чтобы студент обладал способностями, но и проявил их, Сирил же никогда не занимался всерьез. Слиггер Уркарт отнесся к нему с мягким дружелюбием, но ни об интеллектуальной поддержке, ни о лести говорить не приходилось. (Сэр) Морис Боура, новоизбранный член совета Уодемского колледжа, был главным, в ком он нашел понимание. Я знал Сирила в то время, но не могу назвать его близким другом. Он был непьющим (и сейчас не пьет), я же, как уже говорилось, считал совместное пьянство залогом крепкой дружбы. Сирил был слишком привередлив для нашей буйной компании.
Он был беден и страдал от этого (думаю, он напишет об этом). В школе не имеет значения, сколько у тебя карманных денег. В университете оказалось, что он не может швырять деньгами, как его старые друзья по Итону. Подобная проблема никогда не беспокоила Кристофера Холлиса, бывшего точно в таком же положении, но Сирила преследовал англо-ирландский дух дендизма, от которого он в конце концов избавился спустя несколько лет, сроднившись с Монпарнасом и Барселоной. Баллиол его не устраивал — недостаточно роскошный колледж, хотя разве что лишь по сравнению с Кеблом. Архитектура унылая. Ему бы подошел Пеку-отер со стипендией в семьсот пятьдесят фунтов в год. В Баллиоле, где содержание было скромней, он чувствовал себя неуютно — так мне кажется. Когда он сам о себе напишет, я, возможно, увижу, что ошибался. Повторяю, в то время я плохо знал его. Он и Морис Боура были всего лишь мои знакомые, а подружились мы уже после того, как я приобрел некоторую известность как писатель.
Чтобы дополнить портрет моего поколения, должен упомянуть троих людей, которых не очень любил, но по своей наивности гордился тем, что знался с ними.
Бэзил Мюррей был сущий дьявол, который странным образом оказался не в своих пуританских родителей, Гилберта Мюррея, профессора греческого языка, и леди Мэри Говард (принадлежавшей к Карлайловой ветви рода Говардов). Я не преувеличиваю, говоря «дьявол». Иногда казалось, что он одержим бесом озорства. В одном из ранних, давно разошедшихся романов Нэнси Митфорд есть персонаж, списанный с него. Он был очень умен. Слишком яркая и авантюрная личность среди литературной élite, объединившейся в узкую, ведущую тихое, спокойное существование группу — Энтони Эсквит, Эдци Сэквилл-Уэст, Джек Макдугал, Кеннет Кларк, Дэвид Сесил, — он восстал против их претензий на верховенство и образовал, в подражание Кембриджу, собственный кружок «Апостолы»: двенадцать человек, отобранных им по уму, а не, как их новозаветные предшественники, по нравственной чистоте. Никто из них не принял этой затеи всерьез, и скоро кружок распался.
У мистера Питера Родда было сумрачное, надменное лицо молодого Рембо. Как сын посла, он был настоящим космополитом, но великосветское общество его ничуть не интересовало. Искусство его тоже не увлекало. Он был человек действия и думал только о морях да пустыне. Некоторые читатели заявляли, что узнали в фигуре Бэзила Сила, который появляется в некоторых моих романах, сочетание черт Бэзила и Питера.