Курение тоже не одобрялось, скидка делалась лишь на время летних каникул. Подразумевалось, что осенью и ранней весной мы занимаемся тем или иным видом спорта, тренируемся и употребление табака вредит этому. В последнее мое лето в школе мы иногда собирались под вечер за церковью и получали удовольствие, куря, не вдыхая дым, ароматные левантийские сигареты с золотым ободком или без такового.
Из выпивки не делали фетиша. Старшие воспитатели довольно часто угощали старост пуншем или вином, хотя никогда не предлагали сигарету. На последний мой праздник Вознесения, совершенно не похожий на первый, проведенный в одиночестве, мы с приятелем, который у кого-то одолжил машину, поехали покататься. Он здорово набрался за ланчем в Чичестере и кружил и кружил вокруг креста на базарной площади, крича прохожим, что мы ищем, где тут богадельни. Никому до нас не было дела. Потом он выехал на какую-то проселочную дорогу, остановился, уткнувшись в живую изгородь, уронил голову на руль и проспал до обеда.
К азартным играм отношение школьного начальства было неопределенным. С одной стороны, их запрещали, с другой — до определенной степени на нарушение запрета смотрели сквозь пальцы. Когда устраивался кросс на пять миль, всегда делались ставки. Обычный ответ на просьбу дать официальное разрешение был: «Поступайте, как знаете, я ничего не видел». Это мало устраивало организаторов тотализатора, поскольку был риск, что какой-нибудь ревнитель строгой дисциплины мог напомнить им о запрете.
«Партер» получил право играть в бридж, но потом его у него отобрали.
В последнее мое лето я полюбил, когда в школе гасили свет, уходить со старостой другого «дома» на берег моря. Эти прогулки были совершенно невинными. Хотелось просто на час-другой забыть о школе. Это было все равно что сойти ненадолго на берег во время морского путешествия и побродить в городском саду незнакомого порта. Слухи об этих моих прогулках окольным путем достигли отца, и я получил от него выговор в весьма высокопарных выражениях.
«Твоя мать и я испытали шок, когда этим вечером узнали, что ты имеешь привычку сбегать по ночам и бродить у моря. Уже много лет, как мы не слышали ничего, что огорчило бы нас так, как это известие. Что ты, староста, кому руководство оказало доверие, ведешь себя по отношению к нему столь отвратительно и неуважительно. Это недостойно фамилии Во…
Я не могу угрожать собственным сыновьям. Я могу лишь взывать к ним. Когда Алек признался, что нечто подобное происходило в Шерборне, я попросил его дать мне слово, что больше такого не повторится. Он дал слово и держал его. Прошу тебя, с первой же почтой пришли мне честное и благородное слово, что никогда больше… ты совершаешь столько бессмысленных глупостей, которые ставят под удар твое собственное будущее… Не может такого быть, чтобы мой сын пренебрегал своим долгом и вел себя безответственно…»
И далее в том же духе все длинное письмо. Тогда я удивился, каким образом в Шерборне можно гулять у моря, и предположил, что у городка имелись иные соблазны, нежели известковые холмы и галечный берег. Я решил, что отец раздувает из мухи слона. Как я говорил выше, от меня скрывали, что брата исключили из школы. Я не знал всех обстоятельств до тех пор, пока он не опубликовал спустя сорок лет свою автобиографию. Теперь я понимаю, отец боялся, как бы со мной не случилось то же, что с братом.
Две последние четверти в Лэнсинге я усердно занимался. Я доставил отцу большое удовольствие, получив премию за лучшее стихотворение; задание было переложить Спенсеровой строфой любой, на выбор, эпизод из Мэлори. Характерно для меня в ту пору, что я выбрал не какую-то героическую или романтическую сцену, а ностальгические, полные разочарования раздумья сэра Бедивера после смерти короля Артура; кроме того, я был первым по английской литературе, но главное — получил стипендию для учебы в Оксфорде, ради чего мы со Сверхом в декабре грызли науку. Теперь мы с ним насели с непомерными требованиями на преподавателя истории — ленивого и смешливого священника, который, по нашему мнению, недостаточно занимался с нами. Мы с головой ушли в книги, читали даже в весенние каникулы. На несколько недель мы со Сверхом сняли комнаты в Берчингтоне и жили по жесточайшему расписанию. Но даже тогда я нарушал самим себе поставленные ограничения, отвлекался на пустяки от тем, обычно бывавших на экзаменах.