Бонни несмело сунулась в комнату — всё-таки это была мужская половина дома, а она привыкла соблюдать приличия.
— Посмотри эти книги, и скажи мне, как греван, можно ли на их основе читать притчи? — приказал Фадан.
Бонни взяла «Расследования», полистала, отложила. Потом взялась за «Сказ», задержалась на нем. Следом она открыла «Дом», перевернула несколько страниц, закрыла. А «Пути» даже открывать не стала.
— Ну, что скажешь? — поторопил её Фадан.
— Из «Сказа о деяниях» притчи брать можно, — уверенно ответила Бонни. — Но я слышала, что это действительно запрещенная книга. Её не разрешено читать.
Это было для Фадана новостью.
— Почему — запрещенная? — спросил он. — И кем именно она запрещена?
Бонни задумалась.
— Старшими греванами запрещенная, наверно, — неуверенно ответила она. — Я не знаю. Но я о ней слышала.
— А что в ней такого?
— Эээ… там как сказка, — принялась объяснять Бонни. — Жил один такой мужчина по имени Лердус. Он решил доискаться правды о том, кто такой Остроухий Злыдень. И спустился под землю к нему. Ну, там он встречает по дороге всяких существ… разных…
— Каких?
— А я почем знаю? Я ж только в общих чертах. Встречает существ, а потом добирается до самого Злыдня. Там вроде бы Злыдень подробно описан. Потому её и запретили.
— И кто такой Злыдень? — полюбопытствовал Фадан.
— Слушай, возьми и прочти, — Бонни рассердилась. — Мы там ужин делаем на всех, а ты с книжкой пристал.
«Взяли секретаршу, — мрачно подумал Фадан. — Уже освоилась, язва». А вслух сказал:
— Но всё-таки?
— Он там описан, как хороший, — тихо ответила Бонни. — Написано, что он был огромный, светлый и мудрый. И он там этому Лердусу рассказывает всякие истины. И притчи. Но все же знают, что он плохой на самом деле, и поэтому книжку читать нельзя.
— А ты откуда знаешь, как он там описан, если не читала? — поддел её Фадан. Но Бонни ничего не ответила. Она скорчила презрительную гримаску, хмыкнула и вышла из комнаты.
— Я тебя обожаю, — шепнул Ит Берте в ухо. Ухо было чудесное — загорелое и теплое. Ит сдул прядку выгоревших светлых волос, закрывавших ухо, и поцеловал. Берта беззвучно усмехнулась, запустила руку ему в длинные волосы и притянула к себе ближе, хотя, казалось бы, куда еще ближе…
— А я тебя, — ответила она тихо. — Каждый раз… как самый первый…
— Отпусти волосы, — попросил Ит. — Ты же меня знаешь… не буди лихо, пока оно… ммм… хоть немножко успокоилось… малыш, двадцать минут осталось… не успеем…
— А если успеем?
— За двадцать минут? Мы? Это вряд ли, — Ит чуть отстранился. Берта разочарованно вздохнула, но волосы всё-таки отпустила.
— Знаешь, а мне нравится твоя книжка, — вдруг сказала она. — Я им даже немножко завидую.
— Да? — Ит приподнялся на локте. — И чему же?
— Для них всё словно будет впервые. Они… — Берта задумалась, подыскивая слова. — Они наивные очень. И поэтому чистые.
— Не словно, — поправил Ит. — Именно что впервые, и чистые.
— Ну да. Это очень правильное такое ощущение, понимаешь? — Берта села.
— Ляг обратно, — взмолился Ит. — Глаза же видно!!! Издеваешься?!
— Я сейчас оденусь, — пообещала Берта.
— Не успеешь!..
— Блин… Ит, отстань! Да отстань, кому говорю!
— Ладно, отстал, — Ит сдался. Отодвинулся от Берты подальше, отвернулся. — Жестокосердная.
— Детей хотели? Теперь терпите. Оба. Ит, нет, ну правда, — Берта накинула сарафан и поспешно стала застегивать маленькие пуговички. Пуговички были их прозрачного зеленого пластика, похожие на конфетки монпансье. — Я всё понимаю, но мы же с тобой обещали…
— Да всё нормально, маленькая, — заверил Ит. — Не переживай.
— Не могу я не переживать… Так вот, про книжку. Слушай, а ты можешь написать так, чтобы было… чтобы с ними в конце концов случилось чудо? Настоящее хорошее чудо. Ну, пожалуйста, Ит. Так не хватает в жизни настоящих и хороших чудес.