Естественно моряки, утомленные одиночеством и тоской во время долгого плаванья, в буквальном смысле заняли все бордели Портсмута на все четыре дня, что они там были. И Уильям Кидд не стал исключением.
Проходя мимо двухэтажного здания, его взор привлекла хрупкая светлоглазая девушка. Она стояла у входа в бордель, а ее белокурые локоны легко развевались на ветру. Кидд не стал долго раздумывать.
Через четыре дня он уплыл, а еще через две недели, Бланш Нортон узнала, что она беременна. В начале ноября у нее родился сын, удивительно похожий на отца. От нее ему достался только утонченный нос, красивая миндалевидная форма глаз, да и длинные тонкие пальцы. Его отец навещал его трижды, прежде чем в 1701 году его бесславно казнили. Очевидцы говорили, что в первый раз веревка оборвалась, и его пришлось вешать дважды.
Мисс Нортон нередко приходилось брать маленького Джеймса на работу, оставляя его на попечение другим женщинам, пока те не были заняты. Будучи от природы робким и скромным мальчиком, он часто стеснялся в их присутствии.
Первое время он просто приходил в комнату, и садился в дальний уголок. Джоанна — двадцатипятилетняя девушка, тогда давала ему кусочек бумажки и угля, чтобы хоть как-то развлечь ребенка. Вообще, он быстро понравился женщинам, и они испытывали к нему те нежные материнские чувства, отчасти возникшие от тайных мечтаний и надежд, которые каждая из них имела. Тогда ему лет пять было.
Имена тех женщин он помнит и до сих пор: Молли, Кэтрин, Мэри и Джоанна. В последнюю, он уже через полгода таких походов, осмелился даже влюбиться. Сейчас он с улыбкой вспоминал, один случай. Однажды, в Портсмут как обычно прибыл корабль. Джеймсу было шесть, и он сидел в трактире вместе с Молли, что-то по обычаю, рисуя угольком. Один матрос зашел в таверну, и увидев Джоанну, крепко обнял ее, а затем поцеловал. Джимми увидев эту сцену, резко встал и подошел к влюбленным. Мальчик злобно фыркнул и, топнув ногой, угрожающе помахал кулачком оппоненту.
Когда же тот матрос добродушно засмеялся вместе с Джой, (как ее все любили называть за веселый нрав), юный ревнивец обратно ушел за свой столик рисовать. Позже девушка лишь беззлобно посмеивалась и говорила ему:
— Малыш, я слишком стара для тебя. Вот будет тебе двадцать, будешь, ты молодым красавцем, — она нежно убрала прядь темных волнистых волос с его лба, — а я уже буду старухой. Буду ревновать, ведь наверняка вокруг тебя, девушки будут виться, как мотыльки! — она снова засмеялась, а потом игриво ткнула его пальцем в нос.
На следующий день тот матрос отчалил вместе с командой, а через два дня после его отплытия он заметил, что Джой была ужасно грустна. Через несколько лет, когда Джеймс уже был тринадцатилетним матросом, он узнал от пожилого моряка, что в тот роковой день, она видела его в последний раз. Их корабль попал в жуткий шторм. Ни один не вернулся домой.
Вообще в их присутствии он нередко краснел. Так, например, когда Мэри или Кэтрин проходили миом в слишком откровенном наряде, или же просто обнимали его, на его бледном и худом лице вспыхивал робкий румянец, а черные глаза забавно увеличивались в размере. Но еще больше он краснел, когда они сидели глядя на него, иногда гладя по черным волнистым волосам или же, когда выдавали секреты своего сердца.
Так, вот, он узнал, что бедняжка Молли была тайно влюблена в Роберта Кентлока — богача из лондонского Ист-Сайда. А Мэри Симонс, каждую ночь грезила о Джоне Вэнздейле. Он не был богачом или лордом, нет, просто служил боцманом у капитана Хоуклэнда. Временами он приходил в бордель, но на Мэри никогда внимания не обращал. Между тем он часто сидел на первом этаже в трактире, и за кружкой дешевого пива, рассказывал о жизни на борту корабля, о ночах, проведенных в мечтаниях. Однако ему никогда не давали дослушать эту часть рассказа боцмана Джона, ибо Молли всегда резко брала его за руку и уволакивала за собой:
— Господи, вот же бесстыдник! О таком, и при ребенке. — Возмущено говорила она. На, что Джон всегда им вслед кричал:
— Он все равно, когда-нибудь узнает. Не будет же он вечно прятаться за вашими юбками!
Что, то были за мечтания, Джеймс узнал позже, когда повзрослел.
Кэтрин же, мечтала, что когда они со своим любовником накопят достаточно сбережений, то станут жить вдвоем, забыв о позорном прошлом.
Однажды Джеймс шел по коридору, и его рука уже легла на дверную ручку знакомой комнаты, как вдруг он остановился.
— Ты будешь работать, пока я в городе?
— Ты же знаешь, любимый, я не могу. Я и так уже задолжала мистеру Сандерсу… — робкий голос Кэтрин затих. — Ты меня любишь? — вдруг спросила она.
— Еще спрашиваешь…
Джеймс медленно шагнул назад. Интимность и чувственность этих фраз была ему незнакома. До некоторых пор.
Годы шли, и мальчик рос, глядя на прибывающее и отчаливающие корабли, идя по пути в бордель или же просто гуляя по улице. Часто он сидел в порту, смотря, как моряки, чинят борт корабля, или же перетягивают старые канаты, меняя их на новые.
Но однажды, когда он сидел в порту, по обычаю наблюдая за кораблями, его охватило странное чувство. Никто не занимался его образованием, свои знания о мире он зачерпывал из собственных наблюдений, но как же мало он видел!
Друзей у него не было. Сыновья некоторых женщин из борделя, временами приходили, но на Джеймса им было все равно, до одного случая. Если до этого, Джеймс никогда не сжимал руки в кулаки для того, чтобы кого-нибудь ударить, то теперь ему пришлось это сделать. Поводом для драки было случайное столкновение Джима и Генри Олдриджа.
Генри было девять, и хотя он был старше Джеймса лишь на год, Генри был прекрасно сложен. Он был выше, его плечи были шире, да и сам он отличался завидной выносливостью. Джеймс, изнеженный обществом женщин, и не имеющий опыта в уличных драках, был гораздо худее, и слабее.
— Эй, а ну-ка смотри куда идешь! — Генри толкнул Джима за плечи, и тот, споткнувшись, упал на землю.
Другие ребята из компании Олдриджа окружили их, и громко насмехались над бедным пареньком, которому сейчас достанется. Но Джеймс быстро поднялся, и неумело принял боевую стойку.
— Генри, может не стоит? Ты только глянь на него, он совсем как перышко — дунешь, и оно улетит. — Крикнул, какой-то парнишка из толпы.
Но Генри тоже был настроен решительно, он принял стойку, и драка была уже неизбежна. В тот день он четыре раза положил Джеймса на лопатки, и хотя тот, каждый раз силился подняться — в конце концов, он проиграл. С тех пор Генри почти каждый день валил его на землю, и Джим был не в силах подняться. Почти каждый день он приходил домой в синяках и ссадинах.
Однако, со временем от таких драк его тело окрепло. Он был все также худ, но теперь, когда он в очередной раз дрался с Генри, на его напряженных руках вырисовывались четкие очертания мускул, да и сам он стал гораздо ловчее и быстрее. И наконец, тот день, когда он не проиграл, настал.
Тогда они дрались уже с четверть часа, однако, хоть они и устали изрядно, оба держались из последних сил. Удары становились более слабыми и вальяжными, уклоняться тоже было тяжело. Наконец Генри увидев, что соперник, хоть и сам устал, сдаваться не собирается, протянул ладонь к нему.
Джеймс понял знак, и тогда они примирительно пожали руки. С тех пор Генри и Джеймс стали лучшими друзьями. Генри был сыном мясника, но также как и Джеймс грезил о море. Вместе они часто шатались ночами по порту, смотря, как лунный свет отражается в воде. Вместе они воровали выпечку из пекарни сэра Френсиса. Джеймс в жизни никогда не ел такого вкусного и мягкого хлеба. Вместе они дрались, с другими ребятами, вместе играли в разбойников и вместе грезили о море.
В общем-то, Джеймс немало почерпнул из этой дружбы. Бродя по самым разным районам Портсмута, глядя на изможденных и грязных бедняков и холенных и вальяжных богачей, он узнал цену деньгам, и насколько разной и многогранной бывает жизнь.