Ухохотаться можно, что скажешь.
Особенно «смешно» мне было, когда я узнала, как долго ещё этому Витьку сидеть.
Поехал когда-то Витенька с друзьями на пикник на речку. Давно это был. Девчонку молоденькую с собой позвал.
Там, на природе, как все наелись и напились, предложил игру весёлую.
Девчонку избил, раздел и изнасиловал страшно.
А потом и другим предложил присоединиться.
Пока друзья его злобствовали, раскинул Витенька мозгами, что сдаст их девчонка. А потому, как закончилось измывательство, взял её под руки, в реку повёл и стал топить.
Опустил голову девичью под воду, а сверху ногой наступил и придавил покрепче – чтоб наверняка.
Товарищи после того пикничка первыми Витька сдали. Получил он и ещё пара человек строгача лет, если не ошибаюсь, по пятнадцать, и стал колесить по этапу. Пока не докатился до меня.
Я стала понимать, для чего существовало правило – не спрашивать, почему сидит тот или иной ученик. Ведь то, что я узнала, я бы с большим удовольствием забыла.
Но вот он, Витёк, передо мной – веселится, смеётся. И я спрашиваю его мысленно: как ты живёшь? Как ты не сошёл с ума? Почему в твоих глазах, в твоих снах ежесекундно не захлёбывается та девчонка? Как ты ешь? Как ты спишь после этого? Неужели в твоей жизни не было совсем ничего дорогого и важного, утрата чего помогла бы тебе испытать боль и ужас? Неужели ты просто не знаешь, что есть такие чувства у людей?
Витёк смотри на меня, ухмыляется, просит ручку. Я вежливо улыбаюсь и даю ему и ручку, и тетрадь. Я диктую тему урока, Володя старательно выводит буквы, от усердия высовывая кончик языка, Витя пишет, пока ему не надоест. У нас всё как всегда, урок идёт своим чередом.
Я знаю, что кто-то из здесь сидящих сходит с ума от вечных заборов вокруг. Эти люди навсегда «двинутся», они не смогут жить на свободе: чтобы нормально думать, спать и есть, им будет нужен постоянный конвой и «колючка». Они вернутся сюда не только от глупости и нищеты. Им будет не хватать клетки. Бедные, сломанные люди.
Я знаю, что кто-то кается. Искренне, как он сам думает. Ходит в церковь, ходит на исповедь, соблюдает пост. Вера – его способ простить себя. Научиться жить заново. Здесь у веры особый статус.
Но ведь есть ещё Витя.
Виктор. Он жил среди людей. Он убил и не чихнул. Он живёт, отбывает свой срок, но ему плевать на Достоевского. На разлом души. На концепцию сильных и слабых. Он насилует и здесь – слабых, всеми униженных. Он пьёт чай. Он курит и смеётся рядом с одним из своих «корешей». Он здоровается, если у него хорошее настроение. И когда я смотрю на него, мне становится страшно. Не от того, что он совершил. Нет. Я снова и снова вспоминаю про «Преступление и наказание», про душевный слом, правда о котором была для меня аксиомой… И спрашиваю себя, глядя на Витька.
А есть ли вообще она? Душа?
Глава 19. Ни разу не Макаренко
В первую смену я вела уроки в тюряжке, во вторую – в своей прежней школе. Меня очень душевно попросили взять на себя заботу о самом безумном классе в параллели, где больше половины учеников были выходцами из средней Азии. Незлобные, в общем-то, ребята, только дурные совершенно. И это я сейчас обо всём классе.
После года разговоров спокойным голосом за неделю второй смены я осипла. И потом ещё недели полторы вела урок «на пальцах», а в случае откровенного «забивательства» на дисциплину злобно зыркала на детей, аки Цербер, и стучала изо всех сил рукой по столу. Потом голос вернулся. Я перестала закидываться эвкалиптовыми леденцами, но вопрос дисциплины по-прежнему стоял в классе остро. Даже учитель ОБЖ, военрук, сказал, что страдает, когда эти детки приходят к нему на занятия.
Как-то ученички меня особенно достали, и тогда я разразилась патетическим спичем. На тему того, что они не понимают своего счастья. Что нужно учиться и впитывать знания как губка. Что есть люди, которые в своё время не учились – и вот куда их это привело! То есть, рассказала про тюряжку. У детей во время моей речи глаза были большие-пребольшие, как в том анекдоте про гуманоида в кустах. «Вы что, правда работаете в тюрьме?» – спросил с придыханием один маленький чернявый мальчик. «Правда, – сокрушённо ответила я, – и те люди, что сидят у меня на уроках, не ведут себя так отвратительно. Потому что у них был шанс учиться – и они его упустили. А теперь пытаются нагнать утраченное время, но тщетно».
Шестой класс был потрясён. Они притихли, переваривая информацию, и в таком же шоковом состоянии ушли на перемену. Я торжествовала: наконец-то я смогла услышать звук собственного голоса посреди урока.