Фрейзи тогда лично встретил Рута и посадил на заднее сиденье своего электромобиля фирмы «Раух энд Лэнг». Машина была темно-бордовая, с черной отделкой, и, что особенно поражало Рута, ее стальные детали в любую погоду и время суток напоминали зеркало. Он спросил у Фрейзи, сколько она стоит, такая красотуля, а Фрейзи только поглаживал серую обивку, пока шофер выезжал на Атлантик-авеню.
— Дороже, чем вы, мистер Рут, — наконец заметил он и передал Руту фляжку.
По оловянной поверхности тянулась гравировка:
Дж. Г. Рут
Честер, Пенсильвания
1–7 июля 1918
Теперь он нащупал пальцами надпись и сделал еще один длинный глоток. Зловоние коровьей крови смешивалось с металлическим запахом фабричных городков и нагретых рельсов. «Я — Бейб Рут! — хотелось ему заорать, перегнувшись через перила. — И когда я не пьян, со мной следует считаться. Настанет день…»
Рут поднял фляжку и провозгласил тост в честь своего Гарри Фрейзи и всех Гарри Фрейзи в мире, сопроводив его очередью непристойных эпитетов и широченной улыбкой. Потом отхлебнул еще и почувствовал, как свинцом наливаются веки.
— Спать ложусь, старая шлюха, — шепотом обратился Рут к ночи.
Он добрел до купе, которое занимал вместе с Джонсом, Скоттом и Макиннисом, забрался внутрь, а когда проснулся в шесть утра, выяснилось, что он спал не раздеваясь и что они уже, представьте себе, в Огайо. Он позавтракал в вагоне-ресторане, опустошил два кофейника, глядя на дым, поднимающийся из труб сталелитейных заводов, что гнездились в складках черных холмов. Голова у него раскалывалась. Он добавил в чашку пару капель из своей фляги, и голову отпустило. Он поиграл в канасту с Эвереттом Скоттом, а затем поезд надолго застрял в Саммерфорде, еще одном фабричном городке, и они вышли размяться в поле за вокзалом. Вот тогда он впервые услышал о забастовке.
Ребята из «Сокс», капитан Гарри Хупер и Дейв Шин, обсуждали что-то с Лесли Манном и Биллом Киллефером из «Кабс». Стаффи Макиннис сказал, что всю поездку эти четверо шушукались, как заговорщики.
— О чем? — спросил Рут без особого интереса.
— Да не знаю, — ответил Стаффи. — Может, обмозговывали договорняки? Придумывали, как слить игру?
Хупер подошел к ним:
— Мы собираемся бастовать, парни.
— Да ты пьян, — бросил ему Макиннис.
Хупер покачал головой:
— Они нас дурят, парни.
— Кто?
— Комиссия, кто ж еще. Хейдлер, Херманн, Джонсон .[2] Вот кто.
Стаффи Макиннис насыпал табака на полоску бумаги и, лизнув, свернул цигарку.
— Это как?
Стаффи затянулся, а Рут отхлебнул из фляжки и поглядел на опушку дальнего леса под голубым небом.
— Они перераспределили доход от входной платы. Еще зимой, но нам они до сих пор ни слова не говорили.
— Погоди, — перебил его Макиннис. — Мы получаем шестьдесят процентов от выручки за первые четыре игры.
Гарри Хупер покачал головой. Внимание Рута рассеялось. Он заметил телеграфные провода, натянутые над краем поля, и задумался, можно ли услышать их гудение, если подойти поближе. Выручка, перераспределение прибыли… Руту хотелось еще одну яичницу и побольше бекона.
Гарри произнес:
— Раньше мы получали шестьдесят процентов. А теперь — только пятьдесят пять. Посещаемость упала. Война, что вы хотите. А значит, наш патриотический долг — получать на пять процентов меньше.
Макиннис пожал плечами:
— Долг так долг…
— А потом мы сорок процентов от этой суммы отдаем Кливленду, Вашингтону и Чикаго.
— За что? — удивился Стаффи. — За то, что мы надрали им задницу и они теперь вторые, третьи и четвертые?
— А еще десять процентов идет на военные пожертвования. Теперь ясно?
Стаффи помрачнел. Видно было, что он и правда готов кому-то надрать задницу.
Бейб подбросил шляпу в воздух и поймал ее за спиной. Подобрал камень, метнул в небо. Снова подкинул шляпу.
— Все устроится, — заявил он.
Хупер глянул на него:
— Что устроится?
2