— Вы чего, глухие? Куда ехать?
— Не хами! — Стив назвал ему адрес доходного дома на Салем-стрит. Машина отъехала, и Стив взглянул на Дэнни: — Поможешь мне собрать вещи?
— Тебе незачем уезжать.
— Не на что там жить. Работы нет.
— А вдова Койл? — спросил Дэнни.
Стив пожал плечами:
— Не видел ее, с тех пор как свалился.
— И куда же ты теперь?
Еще одно пожатие плечами.
— Кто-нибудь же нанимает калек.
С минуту Дэнни молчал. Они тащились по ухабам Хантингтон-авеню.
— Должен ведь быть какой-то выход, чтобы…
Стив похлопал его по плечу:
— Коглин, дорогой, «какой-то выход» бывает не всегда. Многие падают, а внизу никакой сетки. Просто летят вниз.
— Куда?
Стив помолчал. Выглянул в окно. Поджал губы.
— А куда попадают люди, под которыми нет сетки? Туда.
Глава седьмая
Лютер один-одинешенек гонял шары в «Золотой гусыне», когда подгреб Джесси и объявил, что Декан, мол, желает их видеть. В «Гусыне» было пусто, потому как и в самом Гринвуде тоже было пусто, да и во всей Талсе. Грипп налетел как пыльная буря, и почти в каждой семье кто-нибудь его да подхватил, а половина из тех, кто подхватил, уже поумирала. Теперь по закону запрещалось выходить на улицу без маски, и большинство дельцов в грешном конце Гринвуд-авеню позакрывали свои лавочки, хотя старый Кельвин, заправлявший «Гусыней», высказался в том смысле, что все равно будет и дальше работать, что бы там ни случилось, потому как ежели Господь захочет прибрать его, старого потертого Кельвина, со всеми потрохами, то пускай забирает, Ему видней, какую Он там из него извлечет пользу. Так что Лютер зашел и упражнялся один, ему нравилось, как звонко щелкают шары в тишине.
Гостиница «Талса» закрылась до лучших времен, то есть пока люди не перестанут синеть, и никто теперь не делал никаких ставок, так что деньжат сейчас было ну никак не заработать. Лютер запретил Лайле выходить, сказав, что они не могут рисковать ни ею, ни ребеночком, но это значило, что сам он тоже должен торчать с ней дома. Так он и поступил, и вышло, пожалуй, даже лучше, чем он ожидал. Они немного подлатали домик снаружи и внутри, положили везде свежий слой краски и повесили занавески, которые тетя Марта подарила им на свадьбу. Днем они почти всегда находили время для любовных утех, куда более тихих и нежных, чем раньше, — без летних голодных стонов и рыков.
В эти-то недели он и вспомнил, как сильно любит эту самую женщину, и то, что он ее любит, а она любит его, делало его настоящим мужиком, чего уж там. Они вместе мечтали о будущем и о будущем ребенка, и Лютер впервые сумел вообразить себе жизнь в Гринвуде, набросал в голове примерный десятилетний план, по которому он станет вкалывать как настоящий мужик и кое-что прикапливать, пока не сможет завести собственное дело — к примеру, плотницкое; или же станет хозяином и работником в ремонтной мастерской, будет чинить всевозможные штуки, которые чуть не каждый божий день рожает эта самая страна. Лютер-то знал: если смастеришь какую-нибудь механическую хреновину, рано или поздно она сломается, и мало кто знает, как ее починить; но отнесите вещь человеку с Лютеровыми талантами, и он доставит ее прямехонько к вам домой еще до вечера, и будет она как новенькая, уж поверьте.
Да, так он провел пару недель, но потом домик снова начал на него давить и мечты потускнели: он представил, как старится в каком-нибудь особнячке на Детройт-авеню, среди людей вроде тетушки Марты, как ходит в церковь, отказывается от выпивки, бильярда и прочих радостей, а потом вдруг, проснувшись поутру, видит в волосах у себя седину и понимает, что прыть куда-то подевалась и ничегошеньки-то он со своей жизнью не сделал, только гнался за чьей-то чужой мечтой о том, какая она должна быть, эта самая жизнь.
Так что он навестил «Гусыню», чтоб отвлечься от этой чесотки в мозгах, и, когда явился Джесси, эта самая чесотка превратилась в улыбку до ушей — потому что, братцы, очень уж он соскучился по тому времечку, которое они проводили вместе, всего-то две недели назад, но ему казалось, прошло года два с тех пор, как все они валили через железку из белого города и, бывало, развлекались по полной, — уж это были времена, скажу я вам.
— Проходил я мимо твоего дома, — сообщил Джесси, стаскивая маску.
— На хрена ты ее снял? — поинтересовался Лютер.
Джесси глянул на Кельвина, потом на Лютера:
— Вы ж свои не сняли, мне-то чего переживать?
Лютер молча уставился на него: в кои-то веки Джесси изрек что-то здравое, и его малость рассердило, что он сам до такого не дотумкал.