Если человека это могло бы рассердить, то Синби, напротив, смягчился и усмехнулся с довольным видом.
— Это правда. По крайней мере до тех пор пока не был бы обезоружен «Лис». А вот впоследствии, когда мы лучше узнаем друг друга…
Хейм наконец поймал ускользнувшую от него мысль, и, когда осознал ее, это было равносильно удару. Взвешивать шансы было некогда. Вероятнее всего, они были абсолютно безнадежны, и ему предстояло погибнуть.
«Но надо хотя бы попробовать, — подумал он. — Немедленного заключения под стражу, кажется, не предвидится, Если будет ясно видно, что это не сработает, тогда я и пытаться не буду».
Облизнув сухим языком пересохшие губы, он откашлялся и сказал:
— Все равно никогда и ни при каких обстоятельствах я не смог бы дать вам честное слово, Синби. Ваше мышление все же отличается от человеческого, иначе вы бы поняли почему.
Глаза алерона заволоклись мембранами. Золотистая голова поникла.
— Но в вашей истории повсеместно встречаются примеры взаимного уважения и восхищения между противниками, — прозвучал музыкальный протест.
— О, это да. Послушайте, я действительно буду рад пожать вам руку.
К удивлению самого Хейма, то, что он сказал, было правдой, и когда четыре тонких пальца легли в его ладонь, он не сразу выпустил их.
— Но я не могу вам сдаться даже на словах, — продолжил Хейм. — Мне кажется, этого не позволяют мне мои собственные инстинкты.
— Нет, но люди часто…
— Говорю вам, этого нельзя объяснить словами. Я не могу до конца прочувствовать то, что вы сказали насчет естественного страха элеронов перед людьми. Точно так же и вы не можете до конца понять, что я имею в виду. И все же вы дали мне некоторое грубое представление. Быть может, и я мог бы дать вам некоторое представление о том… в общем, о том, что должен чувствовать человек, если его народ потерял свой дом.
— Я слушаю.
— Но мне придется вам это показать. Символы и… У вас ведь, у элеронов, отсутствует религия в том понимании, в котором она имеется у людей, не так ли? Это лишь один вопрос из множества. Если бы я мог показать вам несколько вещей, которые вы могли бы увидеть и потрогать, и постарался бы объяснить, что они символизируют, может быть, тогда… Ну, так как? Съездим в Бон Шанс?
Синби сделал шаг назад. В мгновение ока он стал ужасно похож на кота.
Хейм насмешливо посмотрел на него.
— О, стало быть, вы боитесь, что я попытаюсь проделать какой-то трюк? Разумеется, возьмите с собой охрану. Или лучше не стоит беспокоиться, если вы боитесь. — Он полуразвернулся. — Пожалуй, я лучше вернусь к своим.
— Вы пытаетесь задеть мою гордость, — крикнул Синби.
— Еще чего! Я просто сказал: «Подите вы к черту», — больше ничего. Вся беда в том, что вы даже не знаете, что сделали на этой планете. Вы неспособны держать в голове такую информацию.
— Арван! — Хейм не смог бы с уверенностью сказать, гнев или что-то другое преобладало в этом взрыве.
— Я принимаю ваш вызов. Мы отправимся немедленно.
Волна внезапной слабости прошла сквозь Хейма.
«Вот так-так! Стало быть, я и в самом деле начинаю разбираться в его психологии, — подумал он. — Андре и то не мог бы лучше справиться с этой задачей».
Почувствовав, что силы вновь вернулись к нему, Хейм сказал:
— Хорошо, — однако внутренне он трепетал. — Просто я хочу, чтобы вы поняли как можно больше. Как вы сами недавно заметили, вы смогли бы оказать большое влияние на ход войны между Землей и Алероном, если таковая когда-нибудь случится, и события примут неблагоприятный для нас оборот. Или если ваша сторона проиграет — а это может случиться, вы хорошо знаете: наш военный флот лучше вашего, если только у нас хватит мозгов его использовать как следует, — так вот, в этом случае мой голос тоже будет иметь кое-какой вес в решении дальнейшей участи Алерона. Давайте возьмем с собой Вадажа. Я уверен, что вы его помните.
— А, да-да, мне всегда казалось, что он неуместен в такой экспедиции, как ваша; какая от него может быть польза? И зачем он вам сейчас?
— Да я, вообще-то, не мастак говорить. Возможно, ему скорее удастся объяснить вам все как следует.
Про себя Хейм подумал:
«Он умеет говорить по-немецки, и я тоже немного знаю этот язык. Синби знает английский, французский, без сомнения, испанский, но немецкий?»
Адмирал пожал плечами и отдал какой-то приказ. Один из воинов, подняв руку в салюте, повернулся и вышел, в то время как остальные последовали за Синби и Хеймом вниз по залу, в свет утреннего солнца, через поле к военному флайеру. По дороге Синби один раз остановился, чтобы защитить глаза от красного уголька солнца контактными линзами.
Вадаж и его охранники уже ждали их. Венгр казался маленьким, сгорбленным и совершенно павшим духом.
— Гуннар, — понуро спросил он. — Что все это значит?
Хейм объяснил. На мгновение Вадаж был озадачен. Потом надежда загорелась в его глазах.
— Какова бы ни была твоя идея, Гуннар, я с тобой, — сказал он и придал лицу бесстрастное выражение.
Полдюжины воинов заняли места в задней части флайера. Синби сел за пульт управления.
— Посадите машину на площади, — предложил Хейм. — А оттуда мы прогуляемся пешком.
— Странные у вас привычки, — высоким голосом пропел Синби. — Мы считали, что провели полное исследование и поняли вас, думали, что вы с вашими слабостями и недальновидностью у нас в руках, но тут появился «Лис». А теперь…
— Ваша проблема, сэр, состоит в том, что элероны любого конкретного класса, за исключением, разумеется, вашего, стереотипны, — сказал Вадаж. — А каждый человек — это сам себе закон.
Синби ничего ему не ответил. Флайер взлетел. Несколькими минутами позже он приземлился. Пассажиры вышли из машины.
Под огромным небом висела жуткая тишина. Опавшие листья покрывали тротуары, заполнили сухой фонтан, где по-прежнему стояла скульптура Ламонтэня. Потрепанные непогодой рыночные палатки, опрокинутые столы и стулья уличных кафе, порванные маленькие зонтики, некогда такие веселые. Только собор возвышался все так же твердо и непоколебимо. Синби двинулся к нему.
— Нет, — сказал Хейм. — Давайте зайдем туда в последнюю очередь.
Он пошел по направлению к реке. Под ногами шуршали листья и мусор, шаги эхом отзывались от стен пустых домов.
— Разве вы не видите, что здесь не так? — спросил он. — Здесь жили люди.
— Теперь они отсюда изгнаны, — ответил Синби. — Пустой город наводит ужас на меня, алерона. И все же, Гуннар Хейм, этот город подобен… бабочке-однодневке. Неужели вашу неуемную ярость вызвало лишь то, что людям пришлось покинуть место, на котором они не прожили еще и столетия?
— Со временем город бы расстроился, — сказал Вадаж.
Лицо Синби исказилось так, что стало безобразным.
На тротуаре лежала небольшая кучка костей. Хейм указал на нее со словами:
— Это была чья-то домашняя собака. Она повсюду следовала за своими божествами, и ждала их, а однажды, не найдя нигде, умерла с голоду. Ваших рук дело.
— А вы питаетесь плотью, — отпарировал Синби.
В одном из домов тоскливо скрипела распахнутая дверь, качаясь на ветру, который дул от воды. Сквозь дверной проем можно было разглядеть большую часть внутренней обстановки, покрытой пылью и попорченной дождем. У порога валялись остатки тряпичной куклы. Хейм вдруг почувствовал, как к глазам подступили слезы.
Синби прикоснулся к его руке.
— Надеюсь, это вы мне не станете предъявлять как свидетельство нашей кровожадности, — сказал он.
Хейм продолжал идти вперед гигантскими шагами.
Вдали уже показалась набережная Эспранада. За ее узорчатой оградой устремлялись к гавани воды Карсака, широкие и ворчливые. Солнечный свет так ослепительно сверкал на их поверхности, что казалось, будто звук медной трубы воплотился в нечто зримое и осязаемое.
«Пора», — подумал Хейм. Кровь бешено застучала в его висках.
— Один из наших поэтов так сказал о том, что я имею в виду, — проговорил он медленно и продолжал по-немецки:
— Когда мы выйдем на берег реки и увидим справа от себя мост, тогда прыгаем вниз и плывем к нему.
Он не отважился взглянуть на Вадажа, чтобы увидеть, как тот прореагировал на его слова. Как во сне услышал он вопрос Синби, в голосе которого звучало некоторое смущение: