Она произнесла это таким тоном, с такой интонациёй, где слышалось сожаление о том, что она не вступила в партию, из которой в последнее время стали многие выходить, и которую теперь вовсе запрещают.
Настенька слушала всё вполуха. Утомлённая перелётами (подумать только – она сегодня утром ещё была в Москве, которая казалась теперь где-то за тридевять земель), впечатлениями от насыщенного событиями дня, встречами и застольными разговорами, она готова была здесь же сидя заснуть и уже клевала носом, когда Леонид Александрович, только взбадривавшийся напитками, неожиданно запел на чисто украинском языке:
Рiдна мати моя, ти ночей не доспала
I водила мене у поля край села…
Евгений Николаевич и Василий Александрович тут же подхватили хорошо знакомую им песню, и получился бы мужской хор, если бы тотчас к ним не присоединился единственный женский голос Натальи Германовны, которая, как и её муж, тоже была украинкой и любила петь.
I в дорогу далеку ти мене на зорi проводжала,
I рушник вишиваний на щастя дала.
Настенька с трудом распахнула глаза, поднимая голову, но усталость и выпитое шампанское и пиво делали своё дело и упорно опускали ресницы Настеньки. Поющие не сразу, но заметили спящую девушку и, разбудив её всеобщим смехом, разрешили ей идти в свой номер и насладиться там сном до утра, обещая не будить её рано, сами же остались за столом продолжать пить и петь.
4.
Утро пришло неожиданно быстро. Оно впорхнуло лучом солнца вместе с голосом крикливой чайки, усевшейся на подоконник. Внезапно открыв глаза, Настенька с трудом осознала, где она находится. Увидев за стеклом окна большую белую птицу с загнутым клювом и довольно хищным взглядом маленьких глаз, она подумала, что это ей снится, но потом вдруг в голове промелькнул весь вчерашний день, и она поняла, что чайка настоящая и пора, наверное, вставать.
Едва она успела умыться, привести себя в порядок, вскипятить чайник и выпить чашечку кофе, стоя у раскрытого окна и любуясь с высоты четвёртого этажа прекрасным видом фиорда, с поднимающимся над ним ярким солнцем, как зазвонил телефон. Звонил шеф Василий Александрович.
– Вы уже встали, Настасья Алексеевна?… О, уже и кофе пьёте? А я хотел пригласить вас позавтракать… Не хотите? Но вы всё-таки зайдите, как освободитесь. Я хочу вас с кабинетом вашим познакомить и ввести в курс дела, а то завтра приступать к работе прямо с утра.
Но Настенька вспомнила, что говорилось ещё в аэропорту, и спросила:
– А разве мне со всеми вновь прибывшими на переборку картошки не идти?
– Нет, это вас не касается. У меня тут без переводчика столько работы накопилось по переводу писем и прочего, что я попросил директора вас освободить от этой повинности новичков. Обойдётся картошка без вашего участия.
Но, когда Настенька через некоторое время пришла и позвонила в дверь соседнего номера, то там её ожидал приятный сюрприз. Василий Александрович, одетый почти по-домашнему в серые брюки и белую рубашку без галстука, широко улыбнулся и, приглашая жестом войти, сказал без обиняков:
– Вы же, конечно, хотите позвонить домой, сказать, как доехали. Можете это сделать сейчас с нашего телефона бесплатно.
Ну, кто же не мечтает, уехав чёрт те куда, за кудыкину гору, на самый край света, когда хоть прошли-то всего одни сутки, но их можно посчитать за целую вечность, кому же не хочется поделиться тут же переполняющими душу впечатлениями да спросить, «Как вы там?», словно сто лет не виделись?
– Но только недолго, – предупредил начальник. – Время от времени вы можете от нас звонить домой, но на руднике говорить об этом никому не надо. Это служебный телефон. У нас внизу стоит платный телефон-автомат, но он дорогой и за норвежские кроны, которых у вас пока нет.
– А как же звонят шахтёры? – удивлённо спросила Настенька.
– На руднике есть переговорный пункт по предварительным заказам. Это не для вас, – сказал Василий Александрович, набирая необходимый код Москвы и вопросительно глядя в ожидании номера домашнего телефона.
Настенька назвала, и вот уже услышала любимый голос бабушки, и вот уже на другом конце земли послышались радостные всхлипывания от неожиданности донёсшегося голоса живой и невредимой внучки, и посыпались взаимные вопросы и скорые ответы. Настеньке хотелось услышать и голос малыша, и бабушка передала ему трубку, и его голосок, пропищавший «мама, ты где?» сразу вылился в мамины слёзы, которые пришлось с силой сдерживать, чтобы они не хлынули потоком. Бабушка это почувствовала и отняла трубку у Женечки, да и пора было завершить разговор, так как Настенька видела, как нервно расхаживал по комнате её шеф, поглядывая на часы. С влажными от набежавших слёз глазами она положила трубку телефона.