23. Когда апостол учит, чтобы мы трудились для своего спасения со страхом и трепетом (Флп 2:12), он требует как раз того, чтобы мы привыкли доверяться Господу, отвергнувшись самих себя. Ибо ничто не может так подвигнуть нас полагать опору и надежду нашей веры в Боге, как недоверие к самим себе и растерянность, происходящая от сознания нашего бедственного положения. В этом смысле следует понимать и слова пророка: «По множеству милости Твоей войду в дом Твой, поклонюсь святому храму Твоему в страхе Твоём» (Пс 5:8), — в которых дерзновение веры, вдохновляющееся милостью Бога, неразрывно соединено со страхом и святым трепетом. Мы должны испытывать эти чувства, представая перед Богом в его величии, сияние которого обличает всю нашу нечистоту. Поэтому хорошо сказал Соломон, что блажен человек, который постоянно заставляет своё сердце бояться*, а кто ожесточается, тот попадает в беду (Прит 28:14). Здесь речь идёт о таком страхе, который делает нас более осторожными и осмотрительными, а не о таком, который повергает в отчаяние. Наше мужество, слабеющее само по себе, получает силы в Боге; поверженное — оно возрождается в Нём; потерявшее доверие к себе — полагает в Нём надежду. Поэтому нет никакого противоречия в том, что верующие испытывают страх и трепет и одновременно получают утешение, убеждаясь в тщете своих усилий и взирая на Божественную истину.
Кто-нибудь спросит: как страх и вера могут уживаться в одной душе? Я отвечаю: точно так же, как в противоположном случае часто уживаются беспокойство и небрежение. Ибо, хотя дурные люди вооружаются, насколько возможно, глупостью, чтобы их не потревожил страх Божий, Божий суд всё-таки преследует их, так что они не могут достичь того, к чему стремятся. Поэтому нет ничего несообразного в том, что Бог учит своих верных смирению, поражая их всевозможными страхами, чтобы, стойко сражаясь с ними, верные оставались скромными и сдержанными, как бы в узде. Из дальнейших слов апостола, где он раскрывает причину страха и трепета, становится ясным поучение, которое он намеревается нам преподать: Бог из одной милости даёт нам и желание и способность совершенствоваться*. То же самое имел в виду пророк, сказавший, что сыны Израилевы боятся Господа и его доброты (Ос 3:5)**. Ибо не только благочестие порождает почтение к Богу, но даже сладость его милости, как бы восхитительна она ни была, учит людей восхищаться со страхом, дабы они во всём зависели от Бога, склоняясь перед его могуществом.
24. Утверждая это, я отнюдь не принимаю безумную фантазию, распространяющуюся сейчас среди «полупапистов». Не будучи в силах отстаивать тяжкое заблуждение, господствовавшее прежде в теологических школах, будто вера — это лишь некое предположение (opinion douteuse), они прибегают к другой уловке, настаивая на том, что к вере (fiance) обычно примешивается неверие. Они признают, что, взирая на Христа, мы находим в Нём все основания для надежды; но поскольку мы никогда не бываем достойны благ, предложенных нам в Иисусе Христе, эти люди утверждают, что, сознавая свою недостойность, мы колеблемся и впадаем в сомнения. То есть, они помещают совесть между упованием и страхом, и она склоняется то к одному, то к другому. Более того, они так связывают страх с упованием, что, когда властвует первый, он подавляет второе; подобным же образом действует упование. Вот как Сатана, когда видит, что не в силах сокрушить твердыню веры явной ложью, силится разрушить её тайком, словно подкапываясь к ней из-под земли. Что же это за вера, спрашиваю я вас, если она при каждом ударе уступает место отчаянию?
| *Синодальный перевод: «Бог производит в вас и хотение и действие по Своему благоволению» (Флп 2:13). |
| Синодальный перевод: «...будут благоговеть пред Господом и благостью Его». |
Фантазия этих людей состоит в том, что если мы взираем на Христа, то уверены в своём спасении, а если обращаем взгляд на себя, то уверены в осуждении. Отсюда они заключают, что нашими сердцами вера и отчаяние владеют поочередно, словно мы должны полагать, что Иисус Христос стоит где-то вдалеке, а не обитает внутри нас. Мы же надеемся получить от Него спасение не потому, что Он явится издали, а потому, что, соединив нас со своим телом, Он делает нас причастными не только ко всем своим благам, но и к самому Себе. Поэтому из их посылки я вывожу противоположное следствие: оглядываясь на себя, мы ясно видим, что осуждены. Но поскольку Иисус Христос передал нам все свои блага таким образом, что всё его стало нашим, то. мы сделались его членами и одной субстанцией с Нима. По этой причине наши грехи преданы забвению в его праведности, а спасение, которым Он обладает, устранило наше осуждение. Он предстал перед нами со своим достоинством, чтобы наша недостойность не предстала перед Богом. В самом деле, положение вещей таково, что мы ни в коем случаем не должны отделять от себя Иисуса Христа, но твёрдо хранить союз, которым Он соединил нас с Собою. Этому учит нас апостол, когда говорит, что наше тело мертво по причине греха, но Дух Иисуса Христа, живущий в нас, есть жизнь по причине его праведности (Рим 8:10)*.
| аКальвин часто употребляет слово «субстанция», в особенности, когда говорит о таинствах, например: «Иисус Христос дал нам на Тайной вечере истинную субстанцию своего тела и своей крови». (Petit traictй de la saincte Cиne. — ОС, V, 440.) Он употребляет его также, когда стремится, как в данном случае, охарактеризовать наш союз со Христом в вере. Однако Кальвин не вкладывает в слово «субстанция» специального философского значения, какое оно имеет в схоластической теологии и проявляется в термине «трассуб-станциация», где субстанция отличается от акциденций. Он сохраняет его исходное, общее значение, характерное для латинского «substantia», — реальность вещи. «Соединиться с нами в одной субстанции» означает тесное, неразрывное, хотя и духовное единство. Впрочем, после своего столкновения с Осиандером реформатор стал весьма осмотрителен в использовании этого термина. В самом деле, каким бы тесным ни был союз Христа и христианина, человек и Христос не смешиваются и каждый сохраняет свои характерные свойства. Можно сказать, что речь идёт о чисто духовном союзе, а не о сущностном, субстанциальном в узко философском и мистическом смысле. Кальвин прямо заявляет об этом: «Для того, чтобы единство Сына и Отца не было бессильным и бесплодным, необходимо, чтобы его сила распространялась на всё тело верующих. Отсюда можно сделать вывод, что мы образуем единое целое с Сыном Божьим не в том смысле, что Он вкладывает в нас свою субстанцию, но потому, что силою своего Духа Он передает нам свою жизнь и все блага, которые получил от Отца». (Comment. Jean, XVII, 21.) Следует отметить, что в латинской версии Кальвин избегает термина «субстанция» и пишет «unum cum ipso» («единое с самим Собой). — Прим. франц. изд. |
| 'Синодальный перевод: «Тело мертво для греха, но дух жив для праведности». |
Согласно фантастическим представлениям этих людей, следовало бы сказать: Иисус Христос имеет жизнь в Себе, но мы, будучи грешниками, остаёмся в узах осуждения и смерти. Однако апостол говорит совершенно другое. Он учит, что осуждение, которого мы заслуживаем сами по себе, поглощено спасением в Иисусе Христе. В качестве доказательства он приводит такое соображение: Иисус Христос обитает в нас, а не вне нас Он не только связан с нами нерушимым союзом, но посредством чудесной, превосходящей всякое разумение связи каждый день всё сильнее соединяется с нами в одной субстанции. В то же время я не отрицаю (как об этом было только что сказано), что по причине нашей неустойчивости и частых колебаний случаются нарушения веры, когда она подвергается нападениям Сатаны. Свет веры может потускнеть от мрака слишком жестоких искушений, но всё-таки вера не перестаёт постоянно устремляться к Богу.