Мы не считаем, однако, что слово или пение нехороши. Но мы полагаем их полезными, когда они вызваны сердечным чуством и усиливают его. Ибо они укрепляют стремление человека, которое без них весьма хрупко и легко уклоняется в сторону, если не получает разного рода поддержку и не удерживается в размышлении о Боге. Более того, поскольку все наши члены, каждый на своём месте, должны славить Бога, то очень хорошо, что язык, сотворенный Богом для возвещения и возвеличивания его имени, используется именно для этого — в слове и пении. Он особенно потребен в молитвах, совершаемых публично на собраниях христиан. На них мы должны показать, что, почитая Бога единым духом и единой верой, также хвалим Его общим и единым словом, почти что едиными устами (Рим 15:6). Хвалим перед людьми, чтобы каждый ясно слышал исповедание веры своего брата, стремился воссоздать в себе эту веру и укрепить её.
32. Что касается пения в церквях, то я мимоходом замечу, что оно не только возникло очень давно, но существовало ещё в апостолькие времена, как можно заключить из слов св. Павла: «Буду петь духом*, буду петь и умом» (1 Кор 14:15). А также в Послании к колоссянам: «Научайте и вразумляйте друг друга псалмами, славословием и духовными песнями, во благодати воспевая в сердцах ваших Господу» (Кол 3:16). В первом отрывке апостол показывает, что нужно воспевать сердцем и устами; во втором — он хвалит духовные песни, с помощью которых верующие получают друг от друга наставление.
| *У Кальвина — «устами». аАвгустин. Исповедь, IX, 7, 13 (МР1_, XXXII, 770). ьЕгоже. Пересмотры, II, 11 (МР1_, XXXII, 634). сЕго же. Исповедь, X, 33, 50 (МР!_, XXXII, 800). |
Однако у св. Августина мы читаем, что пение не всегда было распространено повсеместно. Он рассказывает, что петь начали во времена св. Амвросия в Милане, когда Юстина, мать императора Валентиниана, преследовала христиан51; оттуда пение распространилось по западным церквам. Несколько раньше он сказал, что этот обычай пришёл из церквей Востока, где он соблюдался всегдаь. Во второй книге «Пересмотров» св. Августин говорит, что в Африке в его время пение было принято. Очевидно, что если пение так глубоко укоренено, что преподносится Богу и его Ангелам, то оно есть украшение, придающее больше достоинства хвале Богу, и хорошее средство воодушевления сердец, дабы они стали более пылкими в молитве. Но нужно постоянно следить за тем, чтобы уши не были более внимательны к гармонии пения, нежели умы — к духовному смыслу слов. В другом месте св. Августин высказывает опасение: он хотел бы, чтобы повсюду соблюдались правила пения, установленные Афанасием, то есть пение было бы скорее чтением. Он, однако, добавляет, что когда он вспоминает о плодах научения, которые получил, слушая церковные распевы, то склоняется к противоположному мнению, то есть одобряет пениес 128.
Когда высказываются так сдержанно, то не остаётся сомнений в священности и пользе духовных песнопений. Напротив, когда песни и мелодии сочиняются лишь для удовольствия слуха — а таковы фиоритуры и всё музицирование папистов, а также то, что именуется прерывистой музыкой и четырёхголосным пением, —то это не подобает величию Церкви и не может быть сколько-нибудь угодно Богу.
33. Отсюда становится ясным также то, что публичные молитвы должны совершаться не на греческом языке среди говорящих по-латыни, не на латинском среди говорящих по-французски или по-английски (так ранее обычно было повсюду), а на разговорном языке данной страны, чтобы молитвы могло понять всё собрание. Ибо они должны служить для созидания и наставления всей Церкви, которой непонятный шум не приносит никакого плода. А на тех людей, в ком нет ни капли любви и человечности, должен хоть немного подействоать авторитет св. Павла, высказывание которого совершенно ясно: «Если ты будешь благословлять духом*, то стоящий на месте простолюдина как скажет "аминь" при твоём благодарении? Ибо он не понимает, что ты говоришь. Ты хорошо благодаришь, но другой не назидается» (1 Кор 14:16-17). А теперь кто не изумится необузданной дерзости, которую проявили и всё ещё проявляют паписты, вопреки запрету апостола распевающие и взывающие на чужом и незнакомом языке, на котором чаще всего сами не понимают ни слова и только хотят, чтобы понимали другие?
Св. Павел указывает, что мы должны идти другим путём. «Что же делать? Стану молиться духом**, стану молиться и умом; буду петь духом, буду петь и умом» (1 Кор 14:15). В этом отрывке, где мы употоребляем слово «голос», апостол пользуется словом «дух», подразумевая дар речи. Многие, желая удивить, злоупотребляли переводом и отделяли язык от ума. Но мы всегда должны помнить о том, что язык в отрыве от ума и сердца не может не быть отвратителен Богу — как в уединённой молитве, так и в публичной.
| *У Кальвина — «непонятно». **У Кальвина — «голосом». |
Более того, мы должны помнить, что пылкость и сила желания (vouloir) должны быть так велики, чтобы превзойти всё выразимое на человеческом языке. Наконец, в личной молитве сам язык перестаёт быть необходимым. Он нужен лишь потому, что внутренняя мысль не может двигаться сама по себе: посредством сильной эмоции она обращается к языку и приводит его в действие. Хотя иногда лучшие молитвы — это безмолвные молитвы, часто бывает, что сердечное чувство столь пылко, что приводит в движение язык и другие члены без всяких честолюбивых стремлений молящегося. Так Анна, мать Самуила, желая молиться, «говорила в сердце своём, а уста её только двигались» (1 Цар 1:13). И верующие каждый день переживают нечто подобное, когда в молитвах вздыхают и испускают стоны без всякого желания со своей стороны. Что касается внешнего вида и положения тела, которые мы обычно наблюдаем при молитвах (коленопреклонения, распущенные волосы), то это упражнения, посредством которых мы стремимся выразить величайшее почтение к Богу.
34. Теперь нам нужно научиться не только способу совершения молитвы, но также стилю и образцу, который наш Небесный Отец дал нам через своего возлюбленного Сына, Господа нашего Иисуса Христа (Мф 6:9-13; Лк 11:2-4). Постигая этот образец, мы сможем почувствовать непостижимую благость и любовь. Ибо Он не только призывает и побуждает нас обращаться к Нему при любой нужде, как дети обращаются к своему отцу всякий раз, когда их вынуждают обстоятельства. Но, зная, что мы не можем в должной мере понять ни того, как велика наша нищета и немощь, ни того, что именно нужно просить у Бога и что нам полезно, Он пожелал помочь нам в нашем невежестве и заместить самим Собой то, чего недостаёт нашему духу. Посему Он дал нам образец молитвы, в котором, как на картине, изобразил всё, что позволено желать от Него, всё, что может быть нам полезно, всё, что мы должны просить у Него. Эти великодушие и щедрость могут принести нам особенное утешение. Ибо мы видим и убеждаемся, что не просим чего-либо незаконного, непозволительного, чуждого Ему, не просим чего-либо, что Ему неугодно, когда мы следуем его правилу и молимся почти что его устами.
| *У Платона —«Зевс-повелитель» (он цитирует неизвестного автора). — Прим. перев. аПлатон. Алкивиад II, 142е-143а. |
| 12 690 |
Платон, видя, что в желаниях и просьбах людей к Богу проявляется их неразумие, что исполнение этих просьб лишь навредит им, заявляет, что наилучший вид молитвы был описан древним поэтом: просить Бога* делать нам добро независимо от того, молим мы о нём или нет, и отвратить от нас зло, даже если мы хотим, чтобы оно постигло наса. Это верная точка зрения для язычника, поскольку он видит, как опасно просить Бога о том, чего требует наша похоть. В то же время в этих словах выражена наша беда: мы не можем без опасений раскрыть рот, чтобы чего-либо попросить у Бога, если Св. Дух не подкрепит нас и не научит доброй молитве (Рим 8:26). Такая привилегия тем более ценна, что Сын Божий почти вложил в наши уста слова, которые освобождают наш дух от сомнений и колебаний.