Начну с того, что я не отрицаю, что добродетели, проявляющиеся в жизни неверующих и язычников, суть дары Бога. Я не настолько далёк от
общечеловеческого мнения, чтобы утверждать, будто нет никакой разницы между добродетелью, воздержанностью и справедливостью Тита и Тра-яна, которые были хорошими римскими императорами, и яростью, безудержностью и жестокостью Калигулы, Нерона или Домициана, которые правили, как бешеные звери; между гнусным развратом Тиберия и воздержанием Веспасиана; и (чтобы не задерживаться на каждом отдельном пороке или достоинстве) будто нет разницы между соблюдением законов и презрением к ним. Ибо между добром и злом существует такое различие, что оно проявляется даже в образе умершего. Остался бы в мире хоть какой-то порядок, если бы эти вещи перепутались? Поэтому Господь не только запечатлел в сердце каждого человека различие между достойными и мерзкими делами, но и часто подтверждал это различие своим провидением. Мы видим, что Бог даёт множество благословений в этой жизни тем из людей, кто усердствует в добродетели. Не потому, что тень или образ подлинной добродетели заслуживают хотя бы малейшего его благодеяния. Но тем самым Ему угодно показать, до какой степени любит Он истинную добродетель и потому не оставляет без какой-либо временной награды даже внешнюю и притворную праведность. Отсюда следует то, о чём мы сказали ранее: эти добродетели как таковые — или, точнее, это подобие добродетели — дары, происходящие от Бога, ибо нет ничего достойного похвалы, что бы не происходило от Него.
3. Тем не менее остаётся верным сказанное св. Августином: все, кто чужд религии Единого Бога, хотя ими и восхищались из-за почтения к их мудрости и добропорядочности, не только не заслуживают какого-либо вознаграждения, но, скорее, достойны наказания за то, что оскверняли Божьи дары грязью своих сердец. Ибо, хотя они являются орудиями Бога для сохранения в человеческом обществе справедливости, воздержанности, дружелюбия, благоразумия, умеренности и мужества, всё-таки они очень скверно исполняют эти Божьи дела. Ибо их удерживают от дурных дел не чистая любовь к добродетели и праведности, а честолюбие и себялюбие или какие-либо иные лукавые и извращённые соображения. Кроме того, их дела испорчены нечистотою сердца, которая является их первоисточником, и поэтому заслуживают названия не столько добродетелей, сколько пороков, которые из-за некоего сходства с добродетелями вводят людей в заблуждение. Короче говоря, поскольку мы знаем, что конечная и вечная цель праведности и чистоты состоит в прославлении Бога, всё, что направлено на что-то иное, теряет право именоваться праведностью (droiture). К тому же люди этого рода не видели того, что предписывала Божья Премудрость. И несмотря на то, что их внешние действия представлялись хорошими, по своим намерениям они были грехома.
Св. Августин заключает, что все среди язычников имели на себе грех, хотя внешне обладали добродетелями, ибо, лишённые света веры, они не направляли дел, почитавшихся добродетельными, к должной целиь.
Если верны слова св. Иоанна, что вне Сына Божьего нет жизни (1 Ин 5:12), то все те, кто не причастен ко Христу, кем бы они ни были и что бы ни делали или ни пытались делать, на протяжении всей своей жизни лишь устремляются к гибели, к хаосу и к осуждению на вечную смерть. По этой причине св. Августин говорит: «Наша религия отличает праведных от неправедных не мерилом дел, но мерилом веры, без которой дела, кажущиеся добрыми, обращаются в грех»с. Он же очень верно сравнивает жизнь таких людей с уклонением от верной дороги. Потому что чем быстрее человек бежит от неё, тем больше отдаляется он от цели и тем плачевнее его положение. И Августин заключает, что лучше с трудом двигаться по правильной дороге, чем с лёгкостью бежать вне её(1. Наконец, поскольку нет освящения вне общения со Христом, то очевидно, что они подобны дурным деревьям. Они могут приносить красивые плоды и даже издавать сладкий аромат, но они не могут приносить плодов добрых. Отсюда мы ясно видим, что всё, о чём человек думает, что замышляет, предпринимает и творит, не будучи примирён с Богом, — проклято. И не только не имеет никакого значения для оправдания, но, скорее, заслуживает осуждения. И можно ли вообще спорить об этом как о какой-то сомнительной вещи, когда всё уже решено свидетельством апостола, сказавшего, что без веры угодить Богу невозможно (Евр 11:6)?
Дело станет ещё яснее, если мы сопоставим благодать Бога, с одной стороны, и естественное состояние человека, с другой. Писание громко и ясно объявляет о том, что Бог не обнаруживает в самом человеке ничего, что побуждало бы его к добру, но что Он сам приходит к человеку по своему безвозмездному великодушию. Ибо на что способен мёртвый, чтобы вернуться к жизни? А ведь когда Бог просвещает человека и даёт ему познать свою истину, то можно сказать, что Он воскрешает его из мёртвых и творит новое создание (Ин 5:25 и др.). Нам часто показывают, что именно так проявляется великодушие к нам Бога. Особенно хорошо об этом сказа-
аАвгустин. Против Юлиана, IV, III, 16 р., 21 (MPL, XLIV, 744 р.). ьТам же, 25-26 (MPL, XLIV, 750 р.).
сАвгустин. Против двух посланий пелагиан (Бонифацию), III, V, 14 сл. (MPL, XLIV, 597 р.). dEro же. Толк, на Пс 31, II, 4 (MPL, XXXVI, 259 р.).
но у апостола: «Бог, богатый милостью, по Своей великой любви, которою возлюбил нас, и нас, мёртвых по преступлениям, оживотворил со Христом» (Эф 2:4-5). В другом месте, показывая в образе Авраама всеобщее призвание верующих, он говорит: «...Богом, Которому он поверил, животворящим мёртвых и называющим несуществующее как существующее» (Рим 4:17). Если мы ничто, то что мы можем? Поэтому в истории Иова Бог одним ударом ниспровергает все наши претензии: «Кто предварил Меня, чтобы Мне воздавать ему? под всем небом всё Моё» (Иов 41:3). Изъясняя эти слова (Рим 11:34-36), св. Павел подводит нас к тому, чтобы мы не думали что-либо принести Богу, кроме нашего полного смятения и ничтожества.
Поэтому в ранее приведённом месте, дабы показать, что мы пришли к надежде спасения единственно по благодати Божьей, а не по нашим делам, он утверждает, что мы — Божье творение, возрождённое в Иисусе Христе на добрые дела, которые Бог предназначил нам исполнять (Эф 2:10). Он как бы говорит: кто из нас может похвалиться тем, что предварил Бога своею праведностью, тогда как наша способность делать добро впервые появилась благодаря дарованному Им возрождению? Ибо если исходить из нашей природы, то легче выжать масло из камня, чем добиться от нас од-ного-единственного доброго дела. Удивительно, что человек, обречённый на подобную низость, осмеливается что-то приписывать себе! Так что признаем вместе с благородным Божьим орудием, св. Павлом, что мы призваны святым призванием не по делам нашим, а по Божьему произволению и благодати (2 Тим 1:9). А также, что великодушие и человеколюбие Спасителя нашего Бога проявилось в том, что Он спас нас не по делам праведности, которые мы бы сотворили, но по своему решению и милости (Тит 3:4 сл.). Этим исповеданием мы лишаем человека последней капли праведности до тех пор, пока он не возрождён в надежде жизни милостью Божьей. Ибо если бы дела что-нибудь значили для оправдания, то было бы ложью говорить, что мы оправданы по благодати. Но апостол, конечно же, не был столь забывчив, чтобы, утверждая, что оправдание даётся даром, не вспомнить о сказанном им в другом месте: что благодать не была бы благодатью, если бы дела имели какое-то значение (Рим 11:6). А разве наш Господь Иисус хотел сказать что-то иное, когда объявил, что пришёл призвать грешников, а не праведников (Мф 9:13)? Если к спасению призваны только грешники, то зачем же мы ищем вход своей притворной праведностью?
6. Мне часто приходит на ум мысль, что для меня существует опасность нанести оскорбление Божьей милости, прилагая столько усилий к её защите, как будто она подлежит сомнению или недостаточно ясна. Но поскольку зло в нас столь велико, что не позволяет нам отдать Богу то,
Книга III Глава XIV
что Ему принадлежит, если только нас не принуждает к этому необходимость, то мне придётся задержаться на этом предмете дольше, чем хотелось бы. Однако, так как в Писании о нём говорится совершенно ясно, то я буду бороться более его словами, нежели своими собственными.