Лука. Вот! Я сему верю. Я приметил, что когда я (отселе стану себя мыслию называть) на сторону устремился, тогда без меня мое око ничего и самого в близости видеть не может. Что ж оно за такое око, если видеть не может? Ты его хорошо назвал не оком, а тенью точного ока или хвостом[78]. Благодарствую, что ты мне меня нашел. Слава Богу! Я теперь очи, уши, язык, руки, ноги и все имею. Потерял я старое, а нашел новое. Прощай, моя тень! Здравствуй, вожделенная истина! Ты будь мне обетованная земля! Полно мне быть работником. Да я ж о сем никогда и не думал. Куда! Я люблю сие мнение. Пожалуй, подтверди мне оное. Хочу, чтоб оно было непоколебимо.
Друг. Пожалуй, не спеши! Кто скоро прилепляется к новому мнению, тот скоро и отпадает. Не будь ветрен. Испытуй опасно всякое слово. В то время давай место ему в сердце твоем. Я и сам сие мнение несказанно люблю. И желаю, чтоб оно твоим навеки было, дабы в нас сердце и мысль одна была. И сего слаще быть ничто не может. Но пожалуй же, разжуй первее хорошенько. Потом в радости и в простоте сердца принимай. Будь прост. Но будь при том и обережлив. Если мое мнение тебе нравится, то знай, что оно не мой вымысел есть. Взглянь на Иеремию в главе 17-й, в стихе 9-м.
Лука. Боже мой! Самого точного увижу Иеремию, если мысль его увижу. Но пожалуй, точные его слова…
Друг. Вот тебе: «Глубоко сердце человеку, паче всех, и человек есть, и кто познает его?» Если теперь очи и уши имеешь, примечай! А чувствуешь ли?
Лука. Чувствую, друг мой. Пророк называет человеком сердце.
Друг. А что же, кроме сего, примечаешь?
Лука. То, что утаенная мыслей наших бездна и глубокое сердце – все одно. Но удивительно! Как то возможно, что человеком есть не внешняя, или крайняя его плоть, как народ рассуждает, но глубокое сердце или мысль его: она-то самый точный есть человек и глава. А внешняя его наружность есть не что иное, как тень, пята и хвост.
Друг. Вот видишь? Уже начинаешь отпадать. Легко ты сначала поверил. Для того стала скоро оскудевать вера твоя. Что вдруг зажигается, то вдруг и угасает. Но твердое дело с косностию укрепляется, потому что совет не бывает без медленности. Ах, земля прилипчива есть. Невдруг можно вырвать ногу из клейких, плотских мнений. Они-то, в нас укоренившись, называются поверьем. Плотского нашего жития плотская мысль начало и источник есть, по земле ползет, плоти желает, грязную нашу пяту наблюдает и бережет око сердца нашего, совет наш… Но кто нам сотрет главу змиину? Кто выколет ворону око, вперившееся в ночь? Кто уничтожит нашу плоть? Где Финеес, пронзающий блудницу? Где ты, меч Иеремиин, опустошающий землю?.. Но сыскал бог мудрого противу мудрого, змия на змия, семя против семени, землю вместо земли, рай вместо ада. Вместо мертвого живое, вместо лжи правду свою… Се! Спаситель твой грядет, имея с собою воздаяние.
Лука. Говори, пожалуй, пояснее. Ничего не понимаю.
Друг. Но кто вкус может слышать, не имея веры? Вера, свет во тьме видящая, страх Божий, плоть пробождающий, крепка, как смерть, любовь Божия – вот единственная дверь к райскому вкусу. Можешь ли верить, что чистейший дух весь пепел плоти твоей содержит?
Лука. Верую. Но сам чувствую слабость веры моей… Пособи, если можешь, выдраться из грязи неверия. Признаюсь, что сие слово вера в грязных моих устах мечтается за один только обычай, а вкус в ней ничего не слышу.
Друг. По крайней мере знаешь, куда смотрит вера?
Лука. Знаю, что должно веровать в Бога. А о прочем ничего тебе не скажу.
Друг. О бедный и бесплодный человек! Знай же, что вера смотрит на то, чего пустое твое око видеть не может.
Лука. Что за пустое такое око?
Друг. Уже говорено, что вся плоть – пустошь.
Лука. И да! Я в целой поднебесной ничего другого не вижу, кроме видимости, или, по-твоему сказать, плотности, или плоти.
78