— Она не была королевой в своем праве, в отличие от меня.
— Вы же сами говорили, что очень важно сохранять симпатии не только придворных, но и простого народа. Сейчас у вас есть возможность оставаться чистой в глазах двора и подданных, а вы безрассудно пренебрегаете этим, ведете себя, как распутница.
На мгновение мне показалось, что Елизавета ударит меня; я схватила ее за руки повыше локтей и легонько встряхнула. Многое изменилось за последнее время, и теперь пропасть между нами очень расширилась. Власть, как я хорошо знала, сильно меняет людей, и я боялась за Елизавету.
— Я не веду себя, как развратница, — возразила она и вырвалась из моих рук. — Я-то думала, что хотя бы ты поймешь, как много значит для меня Робин, пусть это не доходит ни до Сесила, ни до твоего супруга. А раз тебе снова стали сниться эти сны, скажи моей матушке, что для меня этот мужчина — то же, что для нее был Томас Уайетт: любовь на всю жизнь, но такая, которая ничем серьезным не закончится. Я совсем не дура в этом отношении, и ты не веди себя как дура!
Осенью Сесил вернулся, заключив почетный договор с Шотландией, Джон был возвращен из Энфилда, но положение лучше не стало. Теперь сплетники передавали из уст в уста страшные слова: будто бы Роберт хочет отравить свою супругу, чтобы жениться на королеве, а Елизавета будто бы ждет от него ребенка. Именно из-за этого я решилась снова сделать ей замечание — ведь такое же обвинение фигурировало и во время скандала с Сеймуром, от которого она якобы забеременела, а я не желала допускать, чтобы Елизавету снова обливали грязью. Она же ничего не замечала, настолько ослепила ее любовь к Робину. Даже угроза Сесила подать в отставку, если королева не отдалит от себя лорда Роберта Дадли, не отрезвила Елизавету.
Однако вышло так, что от тяжелой обязанности снова спорить с Елизаветой меня освободила ужасная случайность. А может быть, и не случайность. Я хорошо запомнила дату, потому что это было 8 сентября 1660 года, на следующий день после двадцать седьмого дня рождения королевы. Я поджидала ее величество с конной прогулки (она каталась с Робертом по обширному парку Виндзора) и надеялась перемолвиться словечком с Джоном, который в этот раз ненавязчиво их сопровождал. И вдруг один из слуг Дадли, по фамилии Форестер, бросился к ним, едва они спешились.
— Что, дружище? — Роберт повернулся к высокому худощавому управляющему его сельскими поместьями.
Елизавета прислушалась.
— Милорд, увы, я должен сообщить вам, что произошло несчастье. Жена ваша упала.
— Куда упала? С ней ничего не случилось? — донесся до меня голос Роберта.
— Упала с лестницы в Камнор-хаусе, милорд, и свернула себе шею. Она всех слуг отпустила на ярмарку, а когда они вернулись — она была уже мертва, сэр. Она упала и убилась.
Убилась. При падении. Я же боялась, что моя госпожа, королева Англии, и ее любимый Робин стоят на грани совсем другого падения. Повсюду шептались и намекали, что королева желала смерти жене Робина — ведь тогда они смогут пожениться. Но теперь, когда это случилось, когда их (или, по крайней мере, одного из них) желание превратилось в страшную действительность, не станут ли обвинять в случившемся и Роберта, и саму Елизавету, пусть они и находились в это время здесь, а не в далеком Оксфордшире, где жила Эми? Обвинять уже не в безоглядной страсти, а в убийстве?
— Вы должны услать его отсюда, — сказала я в тот вечер Елизавете, сначала попросив фрейлин оставить нас вдвоем. — Того, что Роберт Дадли устроит своей супруге пышные похороны, слишком мало. Пока дело не будет рассмотрено надлежащим образом, он должен находиться под неусыпным наблюдением.
Елизавета весь день притворялась спокойной. Она велела придворным соблюдать траур, потом занималась с Сесилом государственными делами. Но авторитет королевы заметно пошатнулся, и едва мы остались наедине, Елизавета разрыдалась.
— Я не могу отослать его, — сказала она, сморкаясь; слезы потоком лились у нее из глаз. Она сидела босая, в ночной рубашке и пеньюаре, на краешке своего ложа, а я стояла рядом с ней. — Ведь тогда подумают, что Роберт виноват, а это не так.
— В том смысле, что его там не было и он не мог сам ничего совершить. Но…
— Да разрази меня гром, ты что же, думаешь, будто он кого-то нанял, чтобы избавиться от нее? Роберт честный и уважаемый человек! И как я могу отправить под надзор того, кто уже побывал в Тауэре? Уж ты-то должна это понимать! Эми страдала от опухоли в груди, она хандрила. Она вполне могла споткнуться или же — Боже упаси! — могла и сама свести счеты с жизнью.