— Чтоб Уайетта черти побрали! Из-за его нелепой выходки король рассердился, а страдать придется нам всем, — проворчал Том. — Значит, нынче вечером, — жарко прошептал он мне на ухо, — когда взойдет полная луна, в разгар танцев. Я буду ждать вас у самого входа в лабиринт, так что вы в нем не потеряетесь. Это я потерял голову от глубокого восхищения вами, мистрис.
Я отлично сознавала, что за этими красивыми словами ничего не стоит, но все равно слышать их было невыразимо приятно. Я проводила взглядом Тома, помчавшегося вслед за остальными. А мне надо было заняться кое-чем другим — делом Кромвеля и моей госпожи.
Пока я спешила в покои леди Анны, я еще раз продумала, что скажу страже у ее дверей: госпожа послала меня за платочком, который оставила в спальне. Но вход никто не охранял. Дверь в спальню была не заперта, и я, подивившись этому, мигом проскочила внутрь. Возможно, как раз те, кто стоял здесь на страже, сегодня сопровождали Анну на прогулке. Эти телохранители для меня были все на одно лицо в своих одинаковых шляпах и красно-золотых нарядах, к тому же лица их все время заслоняли огромные алебарды — наполовину копья, наполовину боевые топоры.
Я только сейчас заметила, что сиденье табурета украшено вышитой эмблемой Анны — белым соколом, сидящим на дереве. Опустившись на колени, я пошарила под сиденьем и укололась одной из булавок, которой была пришпилена записка. Я вытащила записку и выдавила из пальца капельку крови. Анна была прекрасной вышивальщицей, неужто она не могла аккуратнее прикрепить письмо?
— Вот черт! — вырвалось у меня.
Я не только испачкала записку кровью, но и начала перенимать у придворных привычку сквернословить. Мама терпеть не могла ругани, и я в память о ней старалась не произносить бранных слов.
Письмо, запечатанное воском, я хотела спрятать за корсаж, но тут заметила единственную строчку, нацарапанную на внешней стороне сложенного вдвое пергамента: «Лани моего сердца».
Я прочитала и нахмурилась. Неужели я перепутала записки? У меня не было ни малейшего желания допустить ошибку и тем вызвать недовольство и Леди, и Кромвеля. Не ломая печати, я надавила пальцами на сгиб. Письмо приоткрылось, и я разобрала подпись. Повернувшись к окну, я прочитала последние строчки: казалось, то были стихи, возможно, сонет — придворные обожали писать сонеты своим возлюбленным.
У лани по ошейнику горят Алмазные слова предупрежденья:
Подпись простая, но смелая: Т. У.
Томас Уайетт? Он оставляет своей любимой сонеты в ее опочивальне? Он что, безумец? А я теперь узнала опасную тайну.
Я перечитала те строки, которые были мне видны. «Noli me tangere» на латыни значит «не тронь меня», а цезарь… Несомненно, имеется в виду король Генрих. Не затеял ли Уайетт нечто, что было куда более опасно, нежели открыто носить на шее медальон Анны и выигрывать у его величества в шары? Не проникает ли он сюда по тем секретным лестницам, о которых упоминала Анна?
Охваченная уже нешуточным страхом, я встала на колени, заглянула под сиденье и увидела на противоположном его конце другую записку, приколотую более аккуратно. Я вернула записку Уайетта на прежнее место, а другое письмо забрала. Меня трясло от сознания той власти, обладательницей которой я вдруг стала, — то было знание, способное причинить Анне вред, сколь бы ни казался король очарованным ею. Знание, которое могло изменить жизнь поэта, а может быть, и мою собственную. Об этом обязательно надо сообщить Кромвелю, только вот захочу ли я это сделать? Если он узнает об этом, то сможет предупредить Анну, чтобы она была осторожнее — тогда, однако, она придет к выводу, что я обнаружила эти стихи. А можно взять и порвать их. Нет, нет. Я сделаю только то, что приказала мне возлюбленная короля, и первой поведаю Кромвелю о том, что случилось за игрой в шары. Этого будет вполне достаточно, чтобы он понял: Уайетт ведет опасную игру.
Опасная игра… В такую же я играла тем вечером с Томом Сеймуром, отдавая себе в этом отчет. Я сделала то, что велел мне Кромвель: вызвала его запиской через мастера Стивена, а затем мы встретились на черной лестнице. Кромвель взял у меня письмо от Анны и внимательно выслушал мое повествование о вспышке монаршего гнева на лужайке для игры в шары.
— Тех, кому Тюдоры не доверяют, — произнес он, — они либо сажают в темницу и пытают их, либо держат у себя под боком и присматривают за ними. Вы хорошо поработали, Кэт, — или передо мной мистрис Кэтрин Чамперноун?