Должно быть, по этой причине образ Анны упорно преследовал меня в самых глубоких снах. Иной раз я была не в силах уснуть из-за тревог, что подведу ее, а когда засыпала, она говорила со мной — страстно, отчаянно, как и в ту минуту, когда крепко прижала меня к себе на прощание, тут же, в Тауэре, в своих тюремных покоях. Тогда я дала клятву всегда быть хорошей наставницей и добрым другом ее дочери.
Но что же теперь с нами будет? Обвинят ли мою любушку те, кто ее допрашивает, бросят ли ее в темницу? А вдруг и мне предстоит разделить судьбу Анны — там же, где погибла она? Ибо настала моя очередь испытать на себе все ужасы Тауэра, бежать от которых я была бессильна даже во сне.
Пусть Анна и умерла уже более двенадцати лет тому назад, она снова явилась мне минувшей ночью. Она вошла в мою камеру и взмолилась: «Прошу, защити мое дитя! У нее волосы красные, цвета моей крови, мученически пролитой за нее, видишь? — И она коснулась своей шеи, а потом с мольбой протянула ко мне покрасневшие от крови руки. — Не виновна, я ведь ни в чем не виновна. Я с эшафота восхваляла короля, а надо было бы его проклясть… все, все только ради того, чтобы он не причинил зла Елизавете. Невиновна… Скажи им, что ты невиновна, и Елизавета тоже… защити мою девочку…»
Я затрясла головой, прогоняя видение, даже сейчас не дававшее мне покоя. Голова слегка кружилась, я будто плыла, едва касаясь земли ногами.
Мы вошли в Белую башню, стоявшую в самом центре крепости, потом спустились по узенькой винтовой лестнице вниз, в подземелье под древней часовней. Тут я задохнулась от ужаса, когда передо мной распахнули маленькую скрипучую дверцу крошечной зловонной каморки, в которой царил совершенный мрак. Я ждала, что меня сейчас втолкнут туда, и инстинктивно наклонила голову, чтобы не удариться.
— Мы зовем эту камеру, — загремел у меня за спиной голос лорд-смотрителя, — «передышкой»; она такая крошечная, что никому не удается ни стать в полный рост, ни сесть; к тому же в ней темно, как в аду, что находится еще ниже. И так легко оказаться навеки забытым здесь…
Его слова поразили меня в самое сердце. Ведь больше всего другого в жизни, еще задолго до того, как я продала душу Кромвелю, согласившись служить при дворе, до того как началась моя служба у великолепных и страшных Тюдоров, я боялась, что пропаду в безвестности. Я жила в дартмурской глуши, где всей душой хотела бы сейчас оказаться снова. В ее туманах так легко скрыться от чужих глаз, а удаленность от городов, безлюдье и сказочные призраки — ничто, в сравнении с тем ужасом, который явился мне теперь.
В голове моей зазвучали уже не жалобные призывы Анны Болейн, а тот напев, который был мне памятен с детских лет: «Девон, о Девон, в дожди ли, в беду, встречи с тобой всем сердцем я жду». Неужто я начинаю сходить с ума?
Неожиданно тюремщики, к моему великому облегчению, развернули меня и повели наверх, прочь от мрачной темницы под названием «передышка», — к следующей башне. Там мне показали дыбу, на которой выворачивали людям суставы — ту самую, на которой вздернули протестантскую мученицу Анну Аскью[61] перед казнью. В почерневших от копоти подземельях перед моими широко открытыми от страха глазами предстали отвратительные приспособления: тиски для больших пальцев, жуткого вида ножи, щипцы и ухваты, предназначенные для того, чтобы нагревать инструменты в наполненных горячими угольями жаровнях. Меня чуть не стошнило, когда мне продемонстрировали целую коллекцию тускло мерцающих зубов, вырванных у несчастных узников. Я дрожала так сильно, что мои собственные зубы громко стучали.
Еще страшнее оказались инструменты, которые, как заметили мои сопровождающие, лучше всего подходили для «нежной заботы о дамах, ибо сии предметы предназначены сугубо для женского пола». «Дочерью мусорщика» называли железное кольцо, в которое продевали голову, ступни и запястья, выворачивая кости и разрывая мышцы. «Железная дева» — выкованный в форме женской фигуры футляр в рост человека; своими железными шипами он пронзает жертву, и ее крики разносятся по всей крепости. «Даже я слышу их в своих покоях в Колокольной башне», — заметил лорд-смотритель, печально качая убеленной сединами головой. Мне казалось, что даже стены Тауэра дрожат от приглушенных воплей загубленных здесь душ.
61
Анна Аскью (1521–1546) — английская протестантка, была сожжена на костре за проповедование лютеранства и отрицание догматов англиканской церкви. В 1563 г., в царствование Елизаветы I, объявлена протестантской мученицей.